Рассказы
Шрифт:
– Хорошо, сэр.
– И еще, последнее время ты выглядишь неопрятным. У тебя какой-то всклокоченный вид, и если честно сказать, так даже грязный. Это вредит делу. Очень вредит.
Месяц не должен быть ленивым, думал Кронин. Месяц должен быть начеку. Он должен очистить небо от туч, чтобы звезды могли увидеть залитые кровью подушки.
– Мистер Данкерс, почему отель называется "Ленивый месяц"?
Данкерс засмеялся.
– Слабость моей благоверной. Ей понравилось, как это звучит. Выразительное название, правда?
– Да, сэр.
А месяцу понравится, как звучит пронзительный визг в перерезанной глотке, предсмертный стон.
– Последишь за собой, а, Кронин?
– Да, сэр.
И Кронин сидел в своей комнате, спускаясь вниз по черной лестнице только для того, чтобы взять еду для себя и леди Марстон. Проходили недели, а Кронин все сидел и думал, шалея от сознания долга, который взвалил на свои плечи. Иногда, почти одурманенный этими мыслями, он вдруг понимал, что подробности плана куда-то ускользают. Это случалось, когда он уставал; или когда долго сидел у маленького оконца, глядел в небо, прислушиваясь к отдаленному гудению в нижних этажах, и его одолевала дремота.
Как-то утром он обнаружил, что леди Марстон умерла во сне. Ее унесли, и Кронин убрал колоду карт.
– Для всех нас сегодня печальный день, - сказал Данкерс, а издали доносились отрывистые приказания, которые раздавала слугам миссис Данкерс. Кронин вернулся в свою комнату, в голове у него на мгновение помутилось, и он вообразил, что слова о печальном дне сказал сэр Джайлс. Потом он вспомнил, что сэр Джайлс умер, что жив теперь только он, Кронин.
Месяцами он разговаривал сам с собой, пытаясь сосредоточиться на деталях своего плана. Они постоянно ускользали, и все больше сил уходило на то, чтобы удержать их в голове.
Когда все было ясно с бритвой, пелена вдруг закрывала лица на подушке, и он не мог вспомнить, кому они должны принадлежать. Сиял месяц, на простыни лилась кровь, но Кронин теперь редко сознавал, что это значит. Он очень уставал, стараясь решить загадку. И когда отдельные клочки его плана в конце концов соединялись, он усмехался, пораженный собственной глупостью, - как это он в конце жизни вообразил, что способен помериться силой с этим миром и его завоевателями.
Танцзал "Романтика"
Перевод И. Левидовой
В воскресенье, а если это не получалось - по воскресеньям он часто был занят, - то в понедельник каноник О'Коннел приезжал на ферму и служил мессу специально для отца Брайди; тот уже давно нигде не бывал, потому что из-за гангрены ему отняли ногу. Когда это случилось, у них был еще пони с повозкой, и мать была еще жива, так что вдвоем с матерью они без особого труда могли усадить отца в повозку и отвезти к мессе. Но года через два пони захромал и пришлось его прикончить, а потом вскоре и мать умерла.
– Ни о чем не беспокойся, Брайди, - сказал каноник О'Коннел, имея в виду, что доставлять отца к мессе станет ей очень трудно, - я, Брайди, сам буду заглядывать к нему на неделе.
Каждый день на ферму заезжал грузовичок за единственным бидоном молока; мистер Дрисколл привозил крупы и муку и забирал яйца, накопленные Брайди за неделю. С тех пор как каноник О'Коннел сделал свое предложение - это было в 1953 году, - отец Брайди ни разу не оставлял фермы.
Столь же привычными, как посещения мессы по воскресеньям и сельского танцзала по субботам, были для Брайди ежемесячные поездки в городок за покупками. Она ездила туда на велосипеде в пятницу, в первой половине дня. Покупала всякую всячину для себя: отрез на платье, шерсть для вязания, чулки, а для отца - газеты и романы о Диком Западе в бумажных обложках. В лавках она болтала с бывшими своими школьными подругами, которые повыходили замуж за продавцов или лавочников, или сами работали продавщицами. Но большинство обзавелось уже собственными семьями.
– Счастливица ты, - говорили они Брайди, - живешь себе спокойно там наверху, а не торчишь в этой дыре!
– Вид у них, почти у всех, был усталый из-за вечных беременностей и хлопот с большими беспокойными семьями.
Они и впрямь завидуют ее жизни, думала Брайди на обратном пути, взбираясь в гору на своем велосипеде, и это казалось ей удивительным. Если бы не отец, она пошла бы работать в город, скажем, на фабрику мясных консервов или в магазин. В городе есть кинотеатр "Электрический", есть лавка, где торгуют жареной рыбой с картофелем, возле нее по вечерам собирается народ, и все едят из газетных кульков хрустящую картошку. Коротая вечера с отцом в их деревенском доме, Брайди часто думала о городе, представляла себе освещенные витрины с разными товарами, кондитерские, открытые допоздна, чтобы люди могли перед кино покупать шоколад и фрукты. Но до города было одиннадцать миль - слишком далеко, не прокатишься взад-вперед ради развлечения на один вечер.
– Скверное это дело, девочка, - искренне сокрушался отец, - что ты прикована к одноногому инвалиду!
– И он тяжко вздыхал, ковыляя домой с поля, где ухитрялся кое-как справляться со своей работой.
– Если бы только мать была жива...
– повторял он и не оканчивал фразы.
Была бы мать жива, она бы ухаживала за ним, и помогала обрабатывать их скудный надел, и сумела бы подтащить к грузовику бидон с молоком и присмотреть за несколькими их курами и коровами.
– Без этой девочки я бы давно помер, - не раз говаривал отец канонику О'Коннелу, на что каноник О'Коннел неизменно отвечал, что с дочерью ему действительно повезло.
– Да чем же мне тут плохо?
– спрашивала Брайди, но отец-то понимал: говорится это нарочно, и все печалился, что обстоятельства так жестоко вмешались в ее судьбу.
Отец называл ее девочкой, но Брайди исполнилось уже тридцать шесть. Была она высокой и сильной, кожа на ладонях и пальцах - жесткая, в несмываемых пятнышках. В них навсегда оставил след многолетний труд, словно соки поднялись из растений, а чернота - из самой почвы: с детства Бpaйди выпалывала колючие сорные травы, которыми по весне зарастали отцовские посевы свеклы, с детства копала картофель в августе, глубоко погружая руки в землю, разгребая и разрыхляя комья. Лицо у нее было обветренное, высмугленное солнцем, худая шея, тонкий нос, вокруг рта легли ранние морщинки.
Но когда наступал субботний вечер, Брайди забывала про возню с сорняками и землей. Надев новое платье, садилась она на велосипед и катила на танцы - отец эти поездки очень одобрял.
– Ну разве это тебе не на пользу?
– спрашивал он, будто и вправду верил, что Брайди неохотно позволяет себе такое удовольствие.
– Надо же и тебе развлечься!
Она приготовит ему чай, а потом отец усядется в кухне со своим приемником и ковбойским романом. Позднее - Брайди к тому времени еще не вернется из танцзала - отец пошурует в печке, расшевелит огонь и потащится к себе наверх спать.