Расследованием установлено…
Шрифт:
Во всяком случае, представлялось бесспорным то, что у Сухачева в Ленинграде был соучастник, который принимал лично или через посредников от капитанов судов вещи, направленные Сухачевым.
А о том, что такие передачи были, свидетельствовали показания допрошенных капитанов судов. Основная сложность их допросов состояла в том, что они, как правило, находились в плавании и надо было приноравливаться к расписанию рейсов, чтобы получить возможность встретиться с ними. Несколько раз Волков летал в Архангельск и Одессу, где пришвартовывались суда пароходства. К сожалению, капитаны тоже были не до конца откровенными, именно поэтому они «не помнили» существенные детали, которые так важны были для расследования. Например, на вопрос, кто получал имущество, переданное Сухачевым, следовал обычно ответ:
Во всей этой истории самым уязвимым местом был вопрос о том, за счет каких источников Сухачев имел возможность направлять в Ленинград «посылки». К счастью, удалось получить все документы, которые хранились в Гунарсене в рабочем кабинете Сухачева.
Параллельно шли допросы свидетелей, в основном работников судового отдела и экипажей судов, которые, к сожалению, мало продвигали следствие к намеченной цели.
Позиция Сухачева продолжала оставаться неизменной: знать не знаю, ведать не ведаю.
— А какие у вас отношения с Ваулиным? — спросил как-то раз его следователь.
— С кем? — переспросил Сухачев, хотя он бесспорно хорошо расслышал эту фамилию.
— С Романом Михайловичем Ваулиным, начальником судового отдела, — повторил следователь.
— С Ваулиным, — опять протянул Сухачев. — Какие могут быть отношения? Нормальные. Он — начальник. Я — подчиненный. Вот такие отношения.
— Конфликты между вами были?
— Конфликты? — опять переспросил Сухачев. — Конфликтов не было. Он ведь работает здесь, а я там.
— А разве он к вам не приезжал на верфь «Гунарсен»?
— Раза два был, знакомился с работой. Да и вообще особых замечаний по моей работе ни у кого не было.
Сухачев помолчал, а потом обратился к следователю:
— Вы лучше посмотрите мое личное дело. Ни одного выговора. Одни благодарности. Спросите кого угодно: хороший ли Сухачев работник? Все вам скажут. А здесь оказался по собственной глупости — хотел сделать как лучше, а оказалось наоборот.
Сухачев отвернулся и стал пристально смотреть в окно.
— Вы немного преувеличили свои достоинства, Владимир Иванович, — сказал следователь. — Некоторые ваши сослуживцы считают, что главным для вас была не работа, а деньги, которые вы за нее получали, даже называли вас «человеком в себе».
— Никто не мог сказать обо мне такую глупость! — резко произнес Сухачев, хотя сразу понял, кто мог об этом говорить следователю. Это было привычным выражением Романа Михайловича Ваулина, только обозначало это совсем-совсем другое…
Сухачев вернулся с допроса в плохом настроении. Какая-то мелочь, деталь, ну прямо вывела его из себя. Дело в том, что «человеком в себе» Роман Михайлович Ваулин называл тех работников, которые не считали своим долгом преподнести начальнику судового отдела какой-нибудь заграничный сувенир. При этом речь шла совсем не о наборе открыток или шариковой ручке… Под сувениром в судовом отделе понимали и такие вещи, как магнитофон, нейлоновая куртка, радиоприемник…
«Роман Михайлович, Роман Михайлович! — с укоризной подумал о своем бывшем начальнике Сухачев. — Надо думать, на собраниях выступаете, клеймите позором приемщика Сухачева… В наши ряды пробрался… ослабили воспитательную работу… Просмотрели… Гнать таких надо железной метлой!.. А помните, дорогой Роман Михайлович, как вы меня на работу за границу отправляли? Что вы мне тогда говорили? «Теперь для вас открываются большие перспективы. Но не забывайте нас. Не будьте человеком в себе — ведь придется вернуться в эти стены». А помните, как вы приехали в Гунарсен, как первым делом пошли со мной по магазинам? Да-да, в тот самый, где продаются магнитофоны со всего света: и японские, и западногерманские, и американские. И что вы мне тогда сказали, указывая пальцем на японский «Панасоник»? — «Вот какой механизм я хотел бы иметь к Новому году у себя!» Все помню. И звонок о нейлоновой куртке 56-го размера и о четырех спальных мешках — чтоб для всей семьи: «Туризм — лучший отдых!» А помните, Роман Михайлович, когда я прибыл второй раз в
Ну а как вы меня учили, откуда взять средства? «По деньгам ходишь, Сухачев, по деньгам!»
Неожиданно у Сухачева навернулись слезы, ему стало жалко самого себя. А злость против Ваулина становилась все сильнее и сильнее, чем больше он вспоминал все связанное с ним.
«Помните, Роман Михайлович, какой цирк с сапожками получился? Вы еще сказали, что нужны женские сапожки тридцать шестого размера. Еще тогда вы в больницу на обследование легли. Я пригласил вашу супругу в магазин «Альбатрос» — чеки-то Внешторгбанка у меня имелись. А в магазине дамских сапог такого размера в этот день не было. Я тогда по простоте душевной и сказал вашей супруге Анне Петровне: «Вот вам чеки, заходите в магазин. Как привезут ваш размер, так и купите сапожки». Ну и к вам в больницу — доложить: так, мол, и так — все сделал, чеки отдал. Ну откуда было мне знать, что сапожки предназначались совсем не для супруги вашей, а для Лидочки из коммерческого отдела! Помните, как вы меня из больницы шуганули: «Немедленно к жене! Забрать чеки! Выкручивайся, как хочешь!» Наверное, давление поднялось тогда у вас от волнения.
А как было жить иначе? Вот Богомолов и Воронин не достали вам фотообои — тогда мода на них была. Что вы им кричали? «Ваша командировка обошлась мне в пятьсот рублей! Пришлось самому обои в комиссионном магазине покупать!» Жена Богомолова тогда жаловалась мне, как вы ей в сердцах сказали: «А твоего мужа я до Нового года уволю!» Пришлось ребятам сброситься по 250 рублей».
Так думал Сухачев, и в его воображении возникал Роман Михайлович Ваулин. Он стоял на трибуне и решительным тоном требовал улучшить работу, очистить отдел от проходимцев, подобных Сухачеву.
Утром, как только Волков сел за свое рабочее место, вынул из сейфа несколько томов уголовного дела и стал думать о том, что сегодня предстоит сделать, его вызвал к себе начальник следственного отдела. Начальник — сам в прошлом опытный следователь — хорошо понимал, каким трудным делом занимается Волков.
— Вот какое дело, Виталий Николаевич, — без лишних предисловий обратился к следователю начальник отдела. — Я только что получил известие, что к нам в Ленинград прибывает завтра господин Хейнц Силлинг. Да, да, тот самый Силлинг, который возглавляет верфь «Гунарсен». Вместе с начальником производственного отдела верфи Дэвидом Шварцем, который как раз координировал работу верфи с Сухачевым. Я вот думаю пригласить их к нам и допросить в качестве свидетелей. Быть может, прояснится вопрос о той таинственной силе, которая забросила на советский сухогруз сантехнику, инструменты и сварочный аппарат. Они прибывают по своим делам, но в нашей власти организовать их визит сюда. Как ты думаешь?
— Это просто будет замечательно! — обрадовался следователь.
— Тогда вот какое дело. Шварц говорит по-русски, как я или ты, а господин Силлинг официально русского языка не знает, хотя, повторяю, это официально. Так что позаботься о переводчике, и если не возражаешь, я бы тоже хотел принять участие в беседе с этими господами.
— Конечно! Все будет сделано.
Организация допросов Силлинга и Шварца облегчалась тем, что они по своим служебным делам находились в разных учреждениях, поэтому никому не пришлось ждать своей очереди. Более того, ни Силлинг, ни Шварц не знали о допросе друг друга. Первым был допрошен Шварц, который освободился от дел раньше своего шефа, обсуждавшего с советскими представителями проект нового контракта.