Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]
Шрифт:
Атрет замолк, и тут она услышала приближающиеся шаги кованых сандалий. Атрет медленно обернулся и, судя по его виду, приготовился к сражению. Увидев воинов, Рицпа ухватилась за край его туники. Офицер говорил с Парменой и другими пассажирами.
— Только не дергайся, — сказала Рицпа, вскочив на ноги. — Когда она перестала кормить Халева, ребенок закричал. Ее сердце бешено заколотилось. — Прошу тебя. Подожди.
— Нас предали, — сказал Атрет, когда сотник повернулся и посмотрел в его сторону. Рицпа никогда не видела Атрета в таком страхе и гневе. — Они теперь не оставят меня в живых.
— Атрет,
Он оттолкнул Рицпу, очевидно, забыв о том, что у нее на руках ребенок. Она потеряла равновесие и, падая, ударилась спиной о мачту. Халев снова закричал. Прижимая ребенка к себе, Рицпа с трудом поднялась.
— Нет!
Сотник увернулся от кулака Атрета, резко развернулся и нанес тяжелый удар ногой. Атрет отлетел назад. Его нога наткнулась на смотанный канат, и германец, не удержавшись, рухнул спиной на палубу. Не успел он прийти в себя, как офицер вынул свой гладий и приставил его к шее Атрета.
— Не убивай его! — закричала Рицпа. — Пожалуйста!
Римский сотник невозмутимо возвышался над германцем, готовый к дальнейшей схватке. Он был таким же рослым и сильным, как и Атрет.
— Я сюда пришел не для того, чтобы убивать его, — неприветливо произнес он.
Атрет почувствовал, как холодное острие исчезло с его шеи. Сотник встал, отошел назад и спрятал свой гладий мягким и быстрым движением, отработанным многолетней практикой.
— Извини, Атрет. Привычка. — Он протянул руку, чтобы помочь германцу подняться.
Не воспользовавшись его помощью, Атрет встал сам.
— Вольно, — шутливо сказал ему сотник. Он снял свой шлем. Это был приятного вида мужчина с седеющими висками и загорелым лицом, на котором уже начинали появляться морщины. — Меня зовут Феофил, — сказал он Рицпе и Атрету. Затем он посмотрел на сердито уставившегося на него Атрета и слегка улыбнулся ему. — Я здесь для того, чтобы показать тебе путь домой.
ДОБРАЯ ЗЕМЛЯ
И иное упало на добрую землю…
12
Атрет почувствовал, как кто–то трясет его за плечо, и проснулся. Прямо над ним развевался квадратный парус, который гнал корабль по ветру.
— Ты присоединишься к нам на утренней молитве, брат?
Атрет открыл один заспанный глаз и заорал на юного Вартимея, стоявшего над ним:
— Я тебе не брат, парень. А если ты меня еще раз разбудишь, клянусь, я раздроблю тебе все кости твоей руки.
Вартимей ушел.
Атрет натянул на голову одеяло, закрываясь от света звезд и холодного ветра.
— Ну что, он придет на этот раз? — спросил Тибулл.
— Нет.
— Не будем его больше будить, — предложил Агав. — Были люди поупрямее Атрета, и те приходили к Господу.
— Он сказал, что в следующий раз сломает мне руку, если я его разбужу. Думаю, с него станется.
— Ну что ж, тогда будем с ним поосторожнее и станем держаться от него подальше, — сказал Тибулл, весело смеясь.
Откинув одеяло, Атрет приподнялся и сел. Стоило молодым
Рядом разговаривали женщины. Заплакал Халев. Снова откинув одеяло, Атрет приподнялся и сел, но плач в этот момент прекратился. Глядя на Рицпу, германец понял, что она кормит его сына. Ребенок успокоился, почувствовав тепло ее груди и насыщаясь. Атрет успокоился и снова лег.
Отношение этой женщины к нему угнетало Атрета. Он не переставал думать о ней, ему хотелось объяснить ей, зачем он убил Галла и другого человека Серта. Он хотел, чтобы она все поняла. Но она, судя по всему, сторонилась его.
Знакомство с Феофилом оставило у Атрета очень неприятный осадок, и он подумал, что Рицпа знала этого сотника раньше. Она утверждала, будто ей было известно только то, что он римлянин. Скрепя сердце, Атрет поверил ей, но их отношения после этого лучше не стали. Рицпа по–прежнему предпочитала общаться не с ним, а со своими друзьями по вере.
Вчера Атрет искал ее по всему кораблю и нашел сидящей в укромном уголке и кормящей Халева. При этом она что–то тихо говорила малышу. В тот момент она показалась Атрету такой прекрасной и безмятежной, что у него невольно сжалось сердце. Он стоял за бочками, стараясь быть незамеченным, и наблюдал за этой мирной сценой. И внезапно его охватила такая сильная и острая тоска, что он почувствовал физическую боль. Раньше ему казалось, что все его эмоции, за исключением гнева, давно умерли. Он был подобен омертвевшей руке или ноге, по которой давно перестала течь кровь. Но сейчас кровь снова потекла по жилам, и все его чувства и эмоции ожили — а вместе с жизнью к нему пришла и мучительная боль.
Почувствовав его присутствие, Рицпа оглянулась. Атрету достаточно было посмотреть ей в глаза, чтобы ему стало ясно: он никогда не сможет убедить ее в том, что, убив тех людей, он поступил правильно. Рицпа быстро прикрыла шалью себя и Халева, как будто хотела защититься от германца. Это ее действие почему–то причинило Атрету боль и рассердило его даже сильнее, чем все то, что она говорила или делала раньше. В ее глазах он оставался убийцей.
Наверное, так оно и было. Наверное, это было все, что досталось ему в жизни. Но кто был в этом виноват? Он сам, или Рим?
Как только они ступили на борт этого проклятого корабля, Атрет оказался как бы отрезанным от Рицпы. Она все время проводила в общении с другими людьми, чаще с женщинами. Когда же она была предоставлена самой себе, обстоятельства складывались таким образом, что Атрету лучше было ее не искать. Его возмущало то влияние, которое оказывали на Рицпу остальные люди на корабле. Она заботилась о его сыне — не о своем собственном и не о сыне кого–то из этих пассажиров. Разве это не давало Атрету никаких прав на общение с ней?