Рассвет пламенеет
Шрифт:
Холодно поблескивая глазами, генерал объяснял обстановку, не приуменьшая тех тяжестей и трудностей, которые он, как командующий, отводит на долю стрелкового гвардейского корпуса полковника Мамынова. Вокруг погас свет. И опять по радио передали: «Граждане, укройтесь в траншеях. Вражеские самолеты приближаются к городу».
— Даже у вас свет выключают, — заметил Киреев.
— На квартире можно. Я ведь редко дома бываю. Но в штабе — там, конечно, не выключают. Маскируем. Наташка, — позвал генерал, — свечку бы зажгла нам? Дочь неотступно со мной, — продолжал он. — Всюду!.. Ее — заботливую доченьку — никаким вестовым не заменишь. Ну, где это она?! Наташа!
Киреев слушал голос генерала, а во всем его теле будто разливалось какое-то тепло, словно быстрей заработала кровь: «Быть может, уже отдан приказ о выступлении? Куда же?»
— В самом деле, где же Наташа? — проговорил он только для того, чтобы не молчать. И, не удержавшись, добавил: — Нас всех обрадует, Максим Михайлович, что мы, наконец, покончим с буднями в обороне. Наша дивизия, например, к бою вполне готова, как и весь гвардейский корпус.
— Наташа, свечу подай! — опять позвал генерал.
А Наташа в это время была на улице. Она глядела в небо — где же самолеты? — и ее не покидала мысль: «Почему это папа такой суровый сегодня?»
Над городом царила тишина, но далеко на северо-западе по небу шарили прожекторы и рвались снаряды зениток. С соседнего двора через улицу доносился приглушенный говор: «В случае зажигательных — песком, песком засыпайте. И с крыш их долой!»
Постояв немного в раздумье, девушка решительно направилась в дом. Войдя в комнату, она сразу испытала чувство удовлетворения, — отец и полковой комиссар говорили о том, когда гитлеровское нашествие на Кавказ должно провалиться, и как оккупанты получат смертельную рану, и что начать расплату должен будет прежде всего гвардейский стрелковый корпус Мамынова.
— Что это вы в потемках, папа? У нас же окна замаскированы!
— Так вот и зажги свечу.
— Я никогда не приуменьшал возможности разъяснительной работы — от этого силы умножаются, — говорил Киреев, — но у нас любят посуетиться, заводят разговоры по сравнительно маловажным поводам. А вот о силе примеров массовых героических поступков забывают иногда, не пропагандируют их или если заводят о них разговор, так уж черт знает как!.. И только о выдающихся героях, о необыкновенных людях…
— Да, о необыкновенных надо попроще рассказывать, — согласился генерал. — вы не были — член Военного Совета недавно проводил совещание редакторов армейских газет. Говорит: «Когда в газете жизненная правда нарушена надуманностью, преувеличением героических поступков и какой-то невероятностью условий, то есть нарушена излишней крикливостью о героизме, тогда и предстоящие поступки солдат, младших командиров будут диктоваться не железной психологической необходимостью, а произволом, необдуманностью». И я с ним согласен. Партийный и политический состав не должен приучать солдат закрывать глаза на предстоящие ему будничные испытания в борьбе с подлым и жестоким врагом. Солдат — это наша решающая сила, — он должен чувствовать подвиг не только в сверхгероическом, но и в повседневной фронтовой жизни. А она у него всегда тяжелая. И менее романтична, чем это иногда малюют в газетах. Когда солдат сидит в огневой точке, как гвоздик, заколоченный в землю по самую шляпку, и читает в газете о сверхгероизме, его будет мучить мысль: «Ну, а я зачем здесь сижу?» А в обороне ведь так — сиди и жди!..
— Гвоздь держит подковку, подковка — лошадь, а лошадь — человека, ну, а человек — весь мир! Да еще если это наш советский человек сядет в огневую точку… Это сила, Максим Михайлович.
— Да и чтобы он чувствовал плечом своего соседа! — уже весело подхватил Червоненков. — Я уверен — мы остановим Руоффа!
В это время Наташа принесла зажженную свечку.
— Папа, тебе нужно немедленно в постель! — взглянув на стенные часы, строго сказала она.
— Слышите, Сергей Платоныч? Она просто командует мной! — Генерал подошел к дочери и обнял ее за плечи. — Ох и жестокий же ты адъютант у меня, Наташа! А где же у тебя Тамара, твоя доченька, Платоныч?
— Не знаю, Максим Михайлович. Совершенно не знаю, что с ней, — грустно проговорил Киреев. — Я ведь все время служил на Дальнем Востоке, а она с женой жила в Смоленске. Кончила мединститут, работала в деревне врачом. Переписывались мы с ней… А тут война… Надеюсь еще… может, где-нибудь служит… Вот — разыскать не удается…
— Может, в армии — ты запрашивал?
— Да, конечно, — ответили: в сануправлении врача Киреевой не значится. Вот и все. Боюсь, что и жена осталась в Смоленске, — расстреляют гитлеровцы, если узнают, кто ее муж.
Генерал, помолчав некоторое время, спросил тихо:
— А сынок у тебя — воюет?
— Гриша на истребителе летает, — батька у меня тележного скрипа боялся, а сын его и внук — профессиональные военные.
— Да вот и мой реверансы не отвешивал, — задумчиво сказал генерал, — а молотком по наковальне лупил… Здоровый был пермяк. Похоронил я его в прошлом году. — Он помолчал. — А ты знаешь, что с женой у меня случилось? Наташа, наверное, рассказывала уже?
— Да, Наташа рассказывала…
— Не вышла из окружения под Киевом, — шепотом сказал Червоненков. — Полагаю…
— Нет, папа! — обрывая отца, почти вскрикнула девушка.
Взяв Наташу за подбородок и поцеловав ее в обе щеки, генерал взволнованно сказал:
— Да, мы, конечно, еще надеемся…
Лицо Киреева было по-прежнему спокойно, но думал он в это время о своей семье. И сердце его больно сжималось.
Когда друзья улеглись, перед тем как уснуть, полковой комиссар долго глядел в окно, с которого Наташа сняла светомаскировочную занавесь, — казалось, приближается гроза. За окном то царила тьма, то появлялись, западая в комнату, какие-то отдельные взблески, и затем вдруг становилось совсем светло. По нему метались и шарили лучи прожекторов.
— Слушай, Сергей, — тихо проговорил со своей койки генерал, — помнишь, как мы с тобой на озере Ханко воевали с самураями? Ты в полку комиссаром, а я командиром — помнишь?
— Ты к чему об этом, Максим? Да-авно это было.
— Давно, это верно. — Генерал долго молчал, обдумывая что-то. — Давно. А знаешь, что я вспомнил? Наши беседы. И какие были правильные у нас суждения тогда!.. Каждый из нас, бывало, не только обдумывал небольшую свою личную, боевую работу — именно работу! — порывисто и громко повторил генерал, — но и помнил обо всех процессах подготовки к бою, которые производились без нас и до нас. Я это говорю к тому, что теперь тоже каждый из нас, делая большое или малое дело, всегда должен учитывать и начало, и продолжение всей операции в целом, помнить, что мы здесь, на Кавказе, не какая-нибудь обособленная частица советских вооруженных сил, хотя и оторваны от других фронтов.