Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Добро пожаловать…
— Где майор Симонов? — спросил Василенко.
— В бою.
— В бою, но в каком направлении?
— В направлении Берлина… — Помолчав, солдат спросил: — А вы кто будете?
— Командир дивизии.
Серый силуэт заколыхался, все отступая, и словно растворился в дыму, сползшем с вершины безыменной высоты. Но там, где стоял один, теперь выросло трое. Подошел только первый. Наклоняя голову вперед, всмотрелся. Внезапно отпрянул, выпрямился:
— Командир взвода младший лейтенант Беруашвили! — приглушенно, но четко отрапортовал он. — Взвод расположен…
— Знаю, знаю! — оборвал Василенко. — Где Симонов?
— Гвардии майор Симонов в бою. Точное местонахождение неизвестно. От него есть приказание: тянуть провод между двух сопок, в седловину… — и добавил влюбленно: — Наш майор пошел вместе с отрядами охотников…
— Дым выедает глаза. Что это горит? — спросил Василенко.
— Хлопок, товарищ гвардии подполковник. Вражеские «ишаки» лупят. В скирду сырца угодили. Горит хлопок…
Когда стали подниматься на высоту, Василенко увидел, как у самой земли, возле громадного силуэта скирды, огненной поземкой летели и вьюжилось пламя.
С высоты, прижимаясь к земле, неуклюже барахтаясь, кто-то спускался все ниже, пока не очутился под укрытием и здесь встал во весь рост. Василенко отстегнул кобуру:
— Это что же, дает задний ход, а?
— Подождите, — Киреев выступил вперед, — там же двое…
Закинув голову, человек прислушался к бешенному свистящему шушуканью снаряда.
— Кто такой? — спросил Киреев.
Человек спокойно повернулся и, прежде чем ответить, вытер пилоткой лицо.
— Не узнаете, что ли? санитар Лопатин, вот кто…
— Взяли первую линию окопов, товарищ Лопатин?
Санитар подогнул ноги, подставив плечи сидевшему на земле человеку.
— Цепляйся за мою шею, товарищ старший сержант. Так что ходить попробуем, — предложил он раненому. По-видимому, он счет праздным вопрос Киреева и поэтому не ответил. — Сможешь, дружище? А то, ну прямо замаялся. Тебя вот шестого волоку!..
Подошел Василенко.
— Как там, на высоте? — спросил он мягко.
Поднимаясь, санитар вяло сказал:
— Сами видите, как там на высоте. Пройдитесь-ка туда, будете знать…
— Вы, товарищ санитар, все же удостойте ответом своего комдива. Где ваш майор? — уже строже спросил Василенко.
Лопатин выпрямился резким рывком. На его шее, крепко вцепившись руками и мучительно простонав, повис раненый.
— Тише, тише же! — взмолился он, скрежеща зубами от боли.
— Виноват, товарищ комдив. Так что не признал. Запарился маленько. Простите, дело такое, темнота…
— Ладно. Прощаю…
— Так что разрешите доложить! Наш майор ушел с ползунами вперед рот. Они такую чертову свадьбу задали передней обороне врага, аж небо покраснело! Затем всеми ротами двинулись. И загрохотало обоюдно. Так что невозможно признать, кто стонет — наш или немец. Закрутились там все, ужасная неразбериха! Две роты, кажись, перескочили через высоту. А там овраг будто. И ужасный бой развернулся. В передней линии окопов всех гитлеровцев перебили.
— А где сейчас майор?
— Виноват, товарищ комдив, не могу знать. Ужасная свалка состоялась.
— У страха глаза велики, — проговорил раненый. — Никакой свалки не было, не бреши, если не видел. Мы в первых траншеях по совести обделали, потом уж роты пошли…
— Я о жизни нашего комбата. Так что возможно… как он рванулся вперед с автоматчиками, я приотстал маленько. Так что, может, и убит…
— Не бреши, ей-богу! — возмутился раненый. — Не может быть, чтобы майора убили! «Свалка состоялась», овраги ему мерещутся! Все ты перепутал, Лопатин.
— Я видеть не видел оврага, — оправдывался смущенный санитар. — Да чувствуется. Больно темно за высотой. Так что по этому определяю. А брехать-то не в мои годы, браток…
— Значит, первую линию вы взяли? — спросил Василенко.
— До последнего окопа, товарищ комдив, — увлеченно заговорил раненый. — Без крови с нашей стороны, можно сказать. Накрыли без шума. Прямо по совести сделали. Она, линия эта, идет по вершине, только траншеями вглубь чуточку. Может, метров на сто, не больше. А дальше скат, а там вторая линия, оттуда и рубанули по нас — это Лопатин правду сказал. Наша первая рота, говорят, будто и вторая тоже проскочили в следующую линию. Вот там не разберешь, кто в кого бьет. И меня тоже срубили, да выполз…
XXXII
Симонов стоял на коленях в окопе так, что голову ему от обстрела заслонял лежащий на бруствере труп немецкого офицера, которого он сам застрелил. Рядом пули срезали стебли хлопчатника, с шипением зарывались в землю. Иногда они шлепались в труп офицера. Симонов, казалось, не замечал, как скрещивались над ним трассирующие пулеметные очереди. Он ждал гранатных взрывов, а их почти не было слышно, и это сейчас волновало его.
— Пересыпкин! — окликнул он связного.
— Я слушаю, товарищ майор.
— Как ты думаешь, Пересыпкин, что мы с тобой заработали за эту операцию?
Связной сразу же нашелся:
— Вам орден, а мне ефрейторский треугольник!
Симонов с удивлением взглянул на Пересыпкина.
— Ты так рассчитываешь? А если найдется знающие люди? Как ты полагаешь, морду нам не набьют? Вот спросят: «Сукины дети, вы чего ждете? Две роты ворвались во вторую линию, а одна сидит наверху, обсушивается? Почему ручная артиллерия молчит? Почему прекратилось выколачивание гитлеровцев из всех траншей?»