Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Добре…
— Рассказывай, Владимир Петрович, какое решение принято?
— Наступать!
— Прежними темпами?
— Сведения капитана Рождественского командиру корпуса подсказали иное: продвигаться без остановки. Ставится задача: не позволять противнику закрепиться в районе Ищерской. — Стукнув кулаком по столу, Василенко произнес громко: — И не дадим!
— В рост, пожалуй, не встанешь, — заметил Киреев. — По-прежнему придется — на животе!
— Если потребуется — встанем! — нетерпеливо сказал Василенко. — На пути у нас нет населенных пунктов, нет рек. Ну, что ж, будем штурмовать высотки, сопки, курганы — встанем! По метру свою землю будет выдергивать из-под вражеских ног. Но вперед, каждый день, каждый час!
Затрещал полевой телефон. Взяв трубку, Василенко точно обрадовался, что разговор с комиссаром прерван.
— Кто? — отрывисто спросил он. — А-а… Симонов. Ну как? Подошел? Добре! Нет, огонька на высоту не будет — держитесь. Рубеж не страшней других — продумайте. Подступы круты? А если сделать так, чтобы вы наверху были, а противник у вас под ногами?
XXIX
Симонов приказал всем ротам выдвинуть вперед мелкие группы как заслоны перед вражеской пехотой, чтобы она не сползала с высоты. По распоряжению первого батальона противник снова открыл огонь из орудий и минометов.
У окопа ударил снаряд. Дымом затмило тусклое солнце. Вместе с земляной крошкой, медленно оседавшей на землю, на голову Петелину свалился хлопковый кустик.
— Пока что рядом чирикнула, — сказал Петелин, поднимая ветку. — Пришпилили нас здесь! Назад не уйдешь, вперед — не разрешают. Ну, как же такой рубеж перескочить! — иронизировал он, разозленный. — Ну, политрук, что же морщишься? Говорю неправду, что ли?
— Не дури, слышь, — стряхивая песок, сказал Бугаев.
— Приказываешь или от стыда просишь, комиссар?
— Ты прав, я прошу от стыда за тебя.
— Или за себя и за Симонова!
— Симонов никому не уделяет столько внимания, сколько тебе. Мне как-то он говорил: «Петелин как командир определился только наполовину». Ей-богу, от всей души хочу образумить тебя: Не кидайся ты вперед батька в пекло! Приказали — выполняй, не рыпайся. Надо же понять, наконец, пределы своих прав — ротного!
— Вот, вот! — насмешливо воскликнул Петелин. — Я, Павлушенька, давно уже чувствую потребность понять, как это ты мог так скоро постичь мудреные, недоступные тайны хладнокровия? Открой секрет. Я ведь друг…
— От дружбы не отказываюсь. Поверь…
— А у меня желание скромнее: научи! — Помолчав, он проговорил тихо: — Знаешь, сейчас ты произнес это слово — «поверь», а оно напомнило мне прехорошенькую блондиночку. Только она говорила так: «поверьте». Хорошо это у нее получалось. Эх и девка!
— Еще одно откровение! Боже мой, ну когда такие, как ты, перестанут женщин «девками» называть? Пошло это и неприлично.
— При чем же пошлость? — удивился Петелин. — От сердца говорю.
— Ну, и сказал бы что-нибудь такое: милая моя, что ли… А то — бах: «девка!..» Это ты о Кудрявцевой?
Петелин не ответил. Он не хотел говорить о своих чувствах к Лене потому, что по-настоящему он и сам не мог в них разобраться. Отломив веточку хлопчатника, он показал цветок:
— Посмотри, Павел, до чего же закоптили беднягу. Общипали его до единого перышка. А рубашка, смотри, сгорела…
Но Бугаева в эти минуты совсем не интересовал хлопок. Он высунулся из окопа, и, глядя на высоту, представил ту обстановку, в какой оказался батальон. Он находил положение гадким. Немцы били из минометов и орудий. Высота полностью укрывала не только пехоту противника, его минометные батареи, но и артиллерию, подтянутую к боевым порядкам.
… Чтобы изучить подступы к высоте, майор Симонов до темноты успел побывать сначала на правом фланге, а затем, невзирая на обстрел, прополз во вторую роту.
— Спускайтесь скорей в окоп, спускайтесь, товарищ майор, — зашептал командир роты лейтенант Савельев. — Крепко намыливают!
Симонов свалился в окоп, отряхнулся.
— У меня со смертью уговор. Подождет, не время… рассказывай-ка, Савельев, как тут у тебя?
Лейтенант Савельев до войны где-то работал заведующим крупной парикмахерской. Когда мобилизовали на финскую, он просился в кавалерию, но попал в пехоту. Дважды был награжден за боевые отличия, полюбился солдатам. К концу финской кампании ему было присвоено звание лейтенанта. В Отечественную войну трижды был ранен. После излечения ему предложили в госпитале работу парикмахера. Но это его не устраивало. Война наложила на Савельева свой отпечаток. Окружающая среда, как губка, всосала его в себя. Как бы подчеркивая свое новое призвание, он произносил частенько: «Мы, военные…» Кстати, это призвание еще не было достаточно осознано им. И все же действия его роты комбата беспокоили меньше, чем действия рота Петелина. Бывший парикмахер и своим внешним видом, и постоянно бодрым настроением будто безмолвно внушал: «Я не подведу». Сейчас он доложил Симонову обстановку почти бесстрастно, делая паузы, как бы желая спросить: «А ваше мнение, товарищ майор?»
— Мы хорошо рассредоточили огневые ячейки, — говорил Савельев. — Чтобы уничтожить нас, противнику потребуется эшелон снарядов. А где видано, чтобы на роту…
— Ну, ты не очень-то заносись, — прервал его Симонов, хотя в душе был с ним согласен. — Окопы рассредоточены, не спорю. А твои два противотанковых ружья почти рядом! Означает сие — один снаряд для обоих? Приказываю рассредоточить!
— Слушаюсь.
— В передовые группы послал ли с ручными пулеметами?
— С двумя ручными, товарищ майор.
— Правильно. Не исключается вылазка со стороны противника. Ночью это возможно.
— Люди в передовых не уснут, проинструктированы. А что же дальше, товарищ гвардии майор? — в свою очередь спросил Савельев.
— А дальше — об этом командование дивизией будет решать. Мы — солдаты.
Савельев понял майора: «Как прикажу, так и сделаете, ждите!»
Симонов отлично понимал, что его роты рвутся к действию. Это подтверждалось запросами от всех командиров. Об этом по его возвращении в штаб доложил и Мельников. Словно какая-то сила толкала солдат вперед и тем сильнее, чем яростнее противник швырялся минами. Наспех перекусив, Симонов думал: «Надо ли открыть клапаны, или погасит пламя. В противном случае неизбежны крупные потери в людях». Чтобы избежать потерь, следовало бы отвести батальон от высоты, но на это он не мог согласиться. Он обрадовался возвращению Бугаева.