Рассвет (сборник)
Шрифт:
Когда девушки привели Галину, бабка Степанида заохала, засуетилась, принесла из хлева пшеничных отрубей, чтобы сделать припарку. Но мрачный фельдшер, за которым сбегала Настя, лишь наложил на ногу тугую повязку.
— Растяжение связок, — пояснил он. — Придется дня три полежать. У нас, девочка, надо быть осторожнее. Тут не городские тротуары, — и он, как показалось Галине, с иронией взглянул на ее ботинки.
«Дались им мои башмачки!.. — с раздражением подумала девушка. — То председатель, а сейчас этот. Вон у рыженькой Насти и у других девушек тоже на высоких каблуках.
Фельдшер запел. Девушки помогли раздеться, постелили постель. Старушка, несмотря на протесты Галины, положила под больную ногу большую подушку.
— Лежи, лежи, ласточка. Выше оно удобнее будет. Кровь отойдет и боль с собой оттянет.
Девушки ушли, пообещав пропесочить Степана на комсомольском собрании.
А через полчаса в комнату вбежал раскрасневшийся, взволнованный Виктор Костомаров.
— А я всю деревню обегал, разыскивая тебя! — вытер он платком пот с лица и шеи. — Где ты была? Как некрасиво: договорились вечером вместе пойти в клуб, а ты куда-то исчезла, — говорил он с обидой.
— Я ждала тебя.
— Ждала и не дождалась. Я уже второй раз бегал в клуб. Мне все рассказали.
Он минуту помолчал.
— А с этим бегемотом я еще поговорю. По-моему, тупой, интеллектуально неразвитый субъект с бицепсами и силой быка. Он чувствует себя богом только потому, что его кулаков боятся все ребята.
Виктор сел на стул у кровати.
— Я с первого дня почувствовал, что этот тип видит в нас врагов. Он даже взглядом готов съесть. Понимает, что у нас культура, это его раздражает. Зависть донимает… Ничего, он еще у меня попляшет!
Галина лежала молча, думала о чем-то своем. Несколько минут Виктор тоже молчал, глядя на нее, потом проговорил, вздохнув:
— Шел я только что по деревне, словно по туннелю. Темно — своих ног не видно, не то что дороги. Половина села уже спит.
И снова вздохнул.
— А в городе сейчас вокруг лампы дневного света. В парке как раз в разгаре гуляние. Оркестры играют. В кинотеатрах новые фильмы… Хорошо, черт побери… — Потом, словно стряхнув печаль, бодро сказал: — Ну, да и здесь не всегда так будет. Мы же сами выбрали свой путь, как говорится — сами кузнецы собственного счастья. Только, я вижу, из тебя плохой кузнец выходит.
— Это почему?
— Боюсь, не приживешься ты. Я вот уже, можно сказать, нырнул в жизнь. Не хвастаюсь, но меня здесь уже принимают за своего человека. А у тебя, мне кажется, этого не получится.
— Почему?
— Подхода у тебя нет. Не нравишься ты им…
Галина промолчала.
— Ты не думай, что я хочу обидеть тебя. Характер у тебя замечательный, дай бог каждому, а не нравишься. Половина села, понимаешь, родственники — сваты, кумовья. Все держатся друг за друга, обидеть своего не дадут. У них свои вкусы, обычаи, традиции, у всех примерно одни потребности и духовные интересы. Нет резких, ярких индивидуальностей. Поэтому на нового человека с другим кругозором и потребностями смотрят с недоверием, боясь, что он нарушит установленное, спокойное течение их жизни, весь ее уклад. С этими людьми, как говорится, надо пуд соли съесть, пока они примут тебя за своего.
— Но ведь тебя приняли и без соли?
— Я — другое дело. У меня, если хочешь знать, талант, я умею быстро сходиться с людьми.
Виктор надолго задумался, потом со вздохом проговорил:
— Здесь нужно суметь приспособиться, раствориться в массе. Ты же очень прямолинейна, индивидуальна, самолюбива, чтобы пойти на это.
— Переламывать себя не собираюсь!
— Вот этого я и боюсь больше всего. Тогда тебе остается либо смириться, либо уезжать отсюда…
Виктор ушел, не дождавшись ответа.
Галина лежала неподвижно, смотрела в густую тьму комнаты и беззвучно плакала.
Боли почти не чувствовала, только в суставе был жар и какая-то тупая тяжесть, словно на ногу навалился большой камень.
Бабка Степанида несколько раз, шаркая ногами, подходила к двери, приотворяла ее, стояла, прислушиваясь к дыханию девушки.
В комнате было душно. Раскаленные за день стены домика дышали липким теплом, навевали сонливый дурман. Открытое окно не помогало.
Перед глазами встал город.
В такое время там на улицах людно. Работают магазины, ларьки, кинотеатры. А тут уже царит сонная тишина. Несколько раз где-то прозвучал женский голос: «Же-ня! Же-ня, пора спать!» — и снова стало тихо. Где-то у соседей хрюкнул поросенок, лениво гавкнула собака, и все затихло. Только на стене равнодушно тикали ходики, отсчитывая секунды новой жизни, которая для Галины началась так неудачно.
«Вот так, вот так! — казалось, говорил маятник. — И всегда будет так, так, так!»
«Неужели и впрямь я не приживусь здесь? — думала Галина. — Неужели всегда будет так?»
«Так-так!» — отвечали ходики.
Сонную тишину улицы нарушил чей-то негромкий, сдержанный разговор. Потом шумно, с шутками и смехом прошла большая ватага молодежи, расходившаяся из клуба.
Перед глазами Галины предстало злое лицо Степана. За что он так возненавидел ее, за что так безжалостно и грубо оскорбил? Неужели такими поступками он действительно завоевывает себе авторитет вожака? Как это низко, подло… А с каким настроением она ехала сюда, какие картины рисовала в своем воображении! Девчонка! Нелепая детская романтика… Да, в реальной жизни все значительно грубее, сложнее. Но как жить, если не видеть впереди чудесной цели, к которой всегда надо стремиться? Если все, о чем мечтала и чему хотела посвятить себя, здесь никому не нужно, то зачем же она ехала сюда?..
Путались мысли, разболелась голова. Галина заставляла себя уснуть, начинала считать до ста, но ничего не помогало. Тяжелые мысли не давали уснуть.
Может, она еще жила детскими помыслами, похожими на игру? Ведь известно, что у детей каждый день новое увлечение. Возможно, и она еще не вышла из того возраста с его наивным пониманием жизни, а увлечение садоводством и виноградарством — очередная выдумка детского воображения, о чем она через полгода забудет? Ведь когда-то мечтала стать летчицей, педагогом и даже водолазом, ищущим сокровища на морском дне в затонувших пиратских кораблях… Может и впрямь не место ей в этой неприветливой деревне?