Рассвет (сборник)
Шрифт:
— Потише!
— Да замолчите вы!..
Собрание затихло.
С первых же слов она почувствовала, то взяла не тот тон и если так пойдет и дальше, то разговор сорвется. Вместо того, чтобы зажечь молодежь, она настроила всех против себя. Надо было найти простые, теплые, убедительные слова. Но их не было. Федька испортил все дело, разозлил ее. Галина уже не могла владеть собой.
— Я назову вас иждивенцами, но не в том смысле, что вы ничего не делаете. Работаете вы, конечно, неплохо, выращиваете хлеб. Это правильно,
— И за это спасибо, — засмеялся кто-то.
— Вот похвалила!..
— …Но вы пользуетесь только тем, что дает природа. А землю нужно облагораживать, изменять, преобразовывать, как учил Мичурин, — еще больше заторопилась Галина, боясь, что ее могут перебить.
— Давай-давай! — поддразнил Ховрах.
— Зачем нам эти лозунги!..
— Сколько лет здесь живете, словно кроты в норах, и никто не додумался до такой простой вещи: посадить хотя бы возле своего дома деревце или несколько кустиков винограда. Неужели приятно жить на голой земле? — пыталась она перекричать шум.
— Откуда ты взялась, такая умная! — снова воскликнул Федька.
— Правильно она говорит!
— Что тут правильного? Мы, значит, живем как слепые кроты, а вот приехала одна светлая голова и сразу все увидела…
— Конечно! Начиталась книг и корчит из себя…
Галина понимала, что задела присутствующих, видела, что все настроены против нее, но не знала, как быть дальше. В школе на комсомольских собраниях тоже возникали горячие споры, она не раз выступала резко, но такой реакции не было. Одноклассники понимали ее. Одни вполне поддерживали, другие делали скидку на горячий характер, но все прислушивались к ее словам. Она чувствовала контакт с одноклассниками. Здесь же этого контакта не было.
— Послушай, девочка, ты жила когда-нибудь в деревне, ты знаешь, что такое наша степь? — раздался чей-то голос, перекрывая шум.
В зале стало тихо.
— Я каждые каникулы жила в деревне, — начала Галина. Ее слова покрыл громкий хохот.
Галина прикусила губу и, побледнев, молча переводила горящий взгляд с одного на другого.
Во весь свой рост поднялся Тимофей Ховбоша.
— Надо сперва думать, а потом уж говорить. А обижать нас нечего, — медленно проговорил он и, натянув на голову фуражку, направился к двери.
— Стойте, я же не хотела вас обидеть. Я говорю то, что думаю, — подняла руку Галина.
— Выходит, плохо о нас думаешь, — так же медленно ответил Тимофей, остановившись. — А сама ты хоть знакома с виноградом?
— А как же! На базаре, приходилось покупать, — воскликнул Федька.
Но Галина не сводила глаз с Тимофея, понимая, что от него сейчас зависит успех ее дела. И она ответила:
— Я всегда с дедом в саду работала…
— А с бабушкой кашку манную варила, — в тон ей добавил Ховрах.
Снова раздался смех.
— В этом сказывается твое невежество, — буркнула Галина.
— Пойдем, друзья, — Тимофей тронулся с места. За ним дружно приподнялись остальные.
— Привет, — махнув Галине фуражкой, смешно поклонился Федька.
— Ребята, подождите! — поднялся Михаил.
— Чего ждать?
Смеясь и перебрасываясь замечаниями, все направились к выходу.
Галина, как и днем у председателя, сгребла со стола карту и книги бросилась к двери. В клубе остались только Михаил и Люба Антаровы.
Глава одиннадцатая
Галина не узнавала себя. С ней творилось что-то странное: совсем недавно приехала в «Рассвет», а вот уже второй раз плачет. Она не помнила, чтобы когда-либо раньше ей приходилось плакать, даже в детстве, когда ее ставили в угол. Молча час и два могла простоять за дверью, угрюмо исподлобья поглядывая на отца и мать, но прощения не просила.
— Ну что за невыносимый характер! — возмущался отец. — Ребенок, девчонка, а такая упрямая. В тебя пошла! — бросал он матери и шел в кабинет, заставленный шкафами с книгами. Садился за письменный стол, без всякой нужды перекладывал бумаги, но через десять минут не выдерживал и выходил.
— Нет, этот ребенок хоть кого выведет из терпения, — горячился он и поворачивался к матери. — Ты только посмотри, какое упрямство! Кто только из нее вырастет?!
— Тише, не кричи, пожалуйста, — сдержанно говорила мать, и он снова убегал в кабинет, хлопая дверью.
Так продолжалось, пока мать не выводила ее из угла и усаживала на диван. Увидев это, отец успокаивался.
Однажды, когда Галине было лет пять, купили большое трюмо в желтой резной раме. На второй же день она разбила его ржавым болтом, найденным во дворе.
Больше трех часов простояла в углу, но даже не открыла рта. Мать, так и не дождавшись от дочери ни слез, ни извинений, взяла ее на колени.
— Дочка, ты же виновата, ты разбила зеркало. Надо попросить прощения у папы и мамы.
— Не я, а железка разбила, — упрямо твердила Галина.
— Но ведь эта железка была в твоей руке. Не сама же она ударилось о стекло.
Галина вспомнила, как ласковая тетя Фрося часто говорила:
— Ой, доченька, тяжело придется тебе в жизни с таким-то характером. Ой, тяжело!.. Ты бы уж лучше сейчас отплакала, чем потом…
Получается, пророческими были те слова. Галина стеснялась самой себе признаться в том, что она плакала, уткнувшись лицом в подушку. Раньше знала, что в любом конфликте с отцом и матерью непременно выйдет победителем. Как бы они ни гневались, но детским чувством угадывала, что сердца у них отходчивые.
Теперь все это далеко позади. Здесь некому ее жалеть. Впервые почувствовала, что везде и во всем отвечает за себя сама и ждать поддакивания не от кого. Чужих людей упрямством не убедишь.