Рай для закалённых
Шрифт:
Четыре месяца... Всего-то! Четыре месяца вполне терпимой боли - не цена за такую встречу.
– Не понимаю драматизма, - осторожно сказала я.
Кастор только вздохнул.
– Четыре месяца возвращений в больницу, операций, малопредсказуемых побочных эффектов. Это прекрасно, что ты не видишь драматизма в таком прогнозе.
Значит, операция будет не одна. Ну и ладно...
– Что это за дом, на который ты упала?
– вдруг спросил Кастор, будто заподозрив, что причина моего смирения кроется в деталях происшествия.
На этот вопрос я не могла ответить. Вежливые молодые люди из президентской охраны, прибывшие через двадцать минут после окончания бурана вместе с двумя врачами, даже объяснять не стали, почему никто и никогда не должен узнать, с кем я свела знакомство - они сформулировали единственный допустимый ответ на такого рода расспросы и впечатали мне его шаблон в область инстинктов.
– Какой-то охотничий домик, - сказал мой рот прежде, чем я осознала вопрос.
– Угу, - с легким сомнением произнес Кастор.
– И кто там был?
– Какие-то охотники, - непринужденно вылетел второй шаблонный ответ.
После этого, сказали президентские охранники, вопросы закончатся. С Вероникой два часа назад так и произошло - она, казалось, даже не дослушав, сразу переключилась на другую тему, но Кастор-то совсем не прост...
– Угу, - пожав плечом, он вновь уставился в экран.
Потом ткнул в него пальцем.
Буквально через минуту боль стала ослабевать как после инъекции анаболика, и я догадалась, что Кастор дал прибору электронную команду впрыснуть его в раствор, вливавшийся через капельницу. Одновременно с этим я ощутила, что Президента в моей "тишине" уже нет...
– Зачем ты это сделал?
– подскочив на локтях, крикнула я, но осеклась, увидев лицо Кастора.
Он выглядел так, будто вынырнул из глубины: рот с резким вдохом открылся, глаза сначала вытаращились, а потом блаженно зажмурились. Ничего себе.
– Ты чувствуешь мою боль?
– ошарашенно спросила я.
Он тяжело опустился на стул и кивнул, переводя дыхание.
– Да. Не так, как ты ее чувствуешь, но она мне очень мешает. Дезориентирует.
Вот это номер. Раньше мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Я, так же как и все мои знакомые телепаты, общаясь, воспринимала не чужие чувства, а лишь информацию о них: грустно, весело, больно, страшно, радостно - не ощущая этих чувств, а делая достоверный вывод о них по общим признакам, например, тону голоса, внешнему виду - и все. Для Кастора, очевидно, мир гораздо сложнее.
– А... как это у тебя получилось?
Опекун посмотрел на меня теперь уже нормальным, спокойным взглядом. Его лоб еще держал напряженную вертикальную складку, но в остальном он был похож на человека, только что пережившего острый приступ хронической болезни.
– Ну, как... Как у всех из "первой волны" что-нибудь да получилось. Просто особенность. Чужие боль и страх - мои враги.
– То есть? Ты чувствуешь боль и страх всех близких? Всех, с кем знаком? Всех, кто находится с тобой в одном помещении? В радиусе двадцати метров от тебя?
Кастор на секунду задумался.
– Всех, кого вижу, или о ком думаю.
– И как ты с этим живешь?
– Нормально. Для меня это нормально. И люди редко чувствуют боль, обезболивающие средства творят чудеса, а таких, как ты, терпеливых мало.
– Зато люди часто боятся...
– О, да. Очень часто. Зато страх я научился контролировать и подчинять.
Складка исчезла, лоб Кастора снова стал гладким, а взгляд - серьезным.
– Тебе нужен сон, Лора. Ты нетипично возбуждена из-за всего произошедшего, и в тебе накапливается усталость. Это плохо, потому что завтра, когда врачи будут ждать от тебя выбора, твоя голова должна быть ясной. Я сейчас уеду, но завтра вернусь, и ты сможешь со мной посоветоваться. А сейчас спи.
Он произнес эти слова так, словно был абсолютно уверен, что после них меня сморит сон. И он был прав.
17. История болезни
– Лора, проснись, - вырывая из уютного забытья, прозвучал над ухом негромкий голос.
– Мне надо тебя причесать.
Я пробудилась от удивления: зачем кому-то понадобилось меня причесывать?
Рядом стояла девушка примерно моих лет, худенькая блондинка в белом больничном костюмчике - мешковатых штанах и блузе с короткими рукавами. Наверное, как я, ученица на практике.
– Зачем причесывать? Думаешь, я сама не смогу? Зачем будить?
– спросонья проворчала я.
Она аккуратно стянула резинку с моего спутавшегося хвоста.
– Надо сейчас. Скоро придут твои врачи, будут рассказывать о лечении. Это снимут на камеру. Держи, - она протянула раскрытую упаковку с маленьким белым бруском, - это зубная чистящая смола. Потом выплюнь в упаковку.
Как вежливая собака, я губами взяла брусок и разжевала.
В руке у девушки появилась щетка. Возможно, сама и не смогу...
– Зачем снимут?
– Для "Новостей нашей медицины". Это видеожурнал. Для иностранцев, по большей части. Что-то вроде рекламы. Тебя часто будут снимать: сейчас, перед операцией, во время операции, сразу после операции, перед выпиской, потом снова. Всю историю болезни. И выздоровления!
Расчесав, девушка обработала мои волосы сухим шампунем. Все эти манипуляции напомнили сладкое время, когда мне делала прически Медея. Иногда, по утрам... Она любила плести косы.
Сладкое время закончилось горько, и это послевкусие еще не растворилось. Мне больше не нравится, когда меня причесывают. К счастью, девушка оказалась не из любительниц замысловатых композиций и закончила быстро. Едва она закрепила косу резинкой, в палату вошли трое: женщина и двое мужчин, один из которых смотрел на меня через видоискатель профессиональной камеры. Всем было чуть за двадцать - свои, телепаты...
– Лора, добрый день!
– энергично начал бескамерный, с порога устремляясь к монитору.
– Как спалось? А, вижу, что плохо. Приходилось обезболивать. Что нормально для твоей травмы. Меня зовут Леон, а это - Натэлла, мы твои лечащие врачи. Итак...
Леон сдернул простыню с моей спины и жестом подозвал человека с камерой.
"Лора, впусти меня", - раздался в моей "тишине" чей-то голос.
Натэлла украдкой помахала рукой, и я поняла, что это она просит связи.
"Входи", - ответила я и запечатлела в "тишине" ее внешний вид.