Разбитое сердце июля
Шрифт:
Да, вот будет смешно, если сейчас она держит в руках тот самый конверт, который тут все искали, сбивались с ног, – конверт с бумагами Толикова! И уж совсем смешно будет, если окажется, что этот конверт они с мужем подобрали на обочине федеральной автострады!
«А что? – подумала практичная Алена. – Почему нет? Пуркуа бы и не па? Как поворот сюжета – вполне годится!»
Она подошла поближе.
– Алена, вы знаете, кто это? – повернулся к ней Нестеров. – Та самая Катюша Старикова, которую мы с вами искали вчера и собирались искать сегодня.
– Я так и поняла, – сказала Алена. – Как вы однажды сказали: мир зверски тесен! А это и есть бумаги Толикова?
Немая сцена из «Ревизора» издала завистливый, сдавленный стон…
– Они самые, – выдавил Нестеров, с большим трудом обретая дар речи. – А как вы догадались?
– Только не говорите, что вы их нашли на дороге! – игнорируя вопрос, обратилась Алена к Катюше.
– На какой дороге? – Нестеров посмотрел, как на сумасшедшую, сначала на Алену, а потом и на Катюшу, которая скупо улыбнулась:
– Хорошо, не скажу, что на дороге. Мы их нигде не нашли и даже не искали. Мне их сам Юрий Дмитриевич передал. Ну, Юрий Дмитриевич Толиков. Он их всегда с собой носил и, когда в бассейн шел, мне отдавал вместе с ключами от номера. Мало ли кто может в шкафчик заглянуть, пока отдыхающий купается, а у меня надежно!
«И правда, мало ли кто может заглянуть в шкафчик, пока отдыхающая в бассейне купается…» – от всего сердца согласилась Алена. Правда, согласилась мысленно. Не вслух.
– Ну вот, он оставил конверт и пошел купаться, – сказала Катюша. – А потом обернулся и говорит: «Катюша, у меня к тебе просьба: никому эти бумаги не отдавай. Никому! Ты хорошая девушка – может, они тебе счастье принесут». – «Как это я могу кому-то ваши бумаги отдать? – спрашиваю я его. – Сами же и заберете!» А он усмехнулся так печально, кивнул и говорит: «Мне они больше не понадобятся!» И ушел. И нет его, и нет. А как раз время было такое, с десяти часов, когда никто не ходит в бассейн…
«Да, очень удобное время», – вновь согласилась Алена Дмитриева. И вновь мысленно, не вслух.
– И что-то мне тревожно стало, – продолжала Катюша, – сама не знаю почему. Я уже и полотенца кастелянше сдала, и вымыла пол в холле, в женской раздевалке и в душе. Постучала в мужскую – никто не ответил. Вещи его на стуле лежат. Все аккуратно так, только пузыречек валялся…
– Какой пузыречек? – хором спросили Алена и Нестеров.
– Да обыкновенный, из-под настойки наперстянки.
– Пустой?
– Пустой.
– Рядом с вещами Толикова валялся?
– Да нет, в душе на полу.
– И что вы с ним сделали?
– Бросила в корзинку мусорную. А как же? – удивилась Катюша. – Мало ли, вдруг кто-то наступит, раздавит, ногу поранит. Выбросила, пол в душе помыла, потом выглянула в бассейн – а он там вниз лицом на воде колышется…
Алена и Нестеров переглянулись.
– Что ж вы раньше никому про пузырек не сказали, Катюша? – спросил Нестеров.
Она покраснела:
– Я боялась…
– Чего?!
– Ну, понимаете… Он же от сердечного приступа умер, Юрий Дмитриевич, как потом стало известно. А пузырек пустой был. А это ведь мое дело – следить, чтобы они были полные, чтобы лекарство в них всегда было. А я, значит, не уследила. Может, ему лекарство понадобилось, а лекарства не было… Я чуть не умерла от ужаса: что же это, выходит, я в его смерти виновата?! И я забыла про все на свете, в том числе про конверт. Я так рыдать начала, что чуть не умерла. И не помню, что говорила, но, наверное, Михаил Андреевич, директор наш, решил, что лучше пусть никто не слышит. И поэтому меня срочно отправили в отпуск. А конверт так и остался лежать в моей тумбочке. И все время там был.
Алена только головой покачала…
– А почему вы сейчас об этом сказали? – спросил Нестеров, который проделал то же самое движение и своей головой. – Долго молчали, так и молчали бы.
– Потому что я про конверт вспомнила, – сказал Катюша. – Вспомнила, как Юрий Иванович мне его отдал и что сказал… Как будто заранее знал, что не заберет его никогда. Я тогда от потрясения про это начисто позабыла, а вспомнила только вчера. И до меня дошло: если он знал, что не заберет свои бумаги, значит, знал, что умрет. А если так, то, может, он сам с собой покончил? Я про наперстянку прочитала в фармацевтическом справочнике: она вполне может человека убить, если много принять, особенно если у этого человека какая-то болезнь митрального клапана… забыла, как называется.
– Пролапс митрального клапана, – подсказал Нестеров.
– Да-да! – обрадовалась Катюша. – И я подумала: а вдруг он нарочно выпил именно наперстянку, Толиков-то? Ведь я потом вспомнила, что у нас ее среди обычных лекарств не было. У нас валериана, пустырник…
– Да, я помню результаты вскрытия, – сказал Нестеров. – Пролапс митрального клапана, дополнительные хорды в левом предсердии, предрасположенность к тахикардии и аритмии. Возможно, вы правы, Катюша. Было бы хорошо, если бы сейчас вы поехали с нами в город, в следственный отдел городского управления. Дело в том, что с этими бумагами очень многое связано… Вообще из-за них столько крови пролилось…
– Раз надо, то я поеду, – сказала Катюша. – Правда, Олег?
Ее муж согласился, хоть и без энтузиазма. Видимо, беспокоился о замусоренных обочинах федеральной трассы…
Нестеров быстро объяснил, куда и как ехать, позвонил Льву Ивановичу Муравьеву и доложил, что в деле наметились новые повороты (Алена просто ушам не поверила, услышав этот речевой оборот не в кино, а в реальной жизни), потом вынул из Катюшиных вспотевших от напряжения пальцев конверт и пошел к машине:
– Что ж, Алена, нам пора!
О, наконец-то она отряхнула со своих стоп прах «Юбилейного»!
Конверт лежал на заднем сиденье «Ауди». Алена оборачивалась, чтобы посмотреть на него, оборачивалась, потом сказала:
– А вы предусмотрительный человек!
– В каком смысле?
– Не стали искушать Катюшу бумагами. Кто ее знает, что с ней стало бы, если бы она взяла да и открыла по дороге конверт и увидела бы там финансовые документы, которые обеспечивали получение трехсот тысяч долларов… Возможно, она в них ничего не поняла бы, но кто знает…