Разбитое сердце июля
Шрифт:
– Так что там была за история? – небрежно спросила Алена. – Марина убила Лену, приняв ее за другую девушку, да?
– Вы о чем? – поглядел дикими глазами Колобок. – За кого ту шлюху еще можно было принять, как не за шлюху? Марина говорит: она все время так и липла к Холстину, только что не ложилась перед ним. А потом, когда гости стали расходиться, она потащилась к его домику. И орет: «Я им покажу, голубкам! Я им устрою брачную ночь! Чем я хуже этой твари Покровской? Буржуйка несчастная! Почему одним все, а другим ничего? Пусть Холстин трахнет меня, увидит, как я умею. Я лучше ее!» Марина говорит, она всего-то и хотела, что помешать девке рваться в коттедж. Но она ведь выпила на банкете, Марина-то. Не удержалась. И сошла с катушек. Просто, говорит, столкнула буянку с крыльца, а там ступеньки высокие… Надо же, люди с высотных домов падают и живые остаются, даже руки-ноги целы, а тут с какого-то несчастного крыльца упала – и шею сломала… – Колобок сокрушенно покачал головой. – Но Марина тогда еще в разуме была – мигом сориентировалась, как это использовать. Постучала в окно к Холстину, тот вышел, перепугался, начал прятать труп… Марина его сфотографировала. Конечно, она не ожидала, что тот к Нестерову побежит. А Нестерова она очень уважает, рада была, что Нинке не удалось его вместе с Юровским прикончить. И понимала, что он до сути дела непременно докопается. Поэтому уволокла труп из тех кустов, куда его Холстин оттащил. Но тут у нее, видно, крыша поехала… иначе не стала бы она, конечно, прятать его под крыльцом у Холстина же! А может быть, она надеялась потом, когда Холстин с Ириной уедут, куда-нибудь перенести тело… Но уже после завтрака она совсем сошла с катушек. Купила в баре водку, и… Теперь вот вина откуда-то добыла.
Алена пожала плечами, мол, кто ж это может знать, кроме Марины?
Она не чувствовала ни малейших угрызений совести за то, что еще пуще споила пьянчужку, за то, что нагло выуживает из Колобка информацию. Он сам стал жертвой собственных заблуждений.
– Так вы говорили насчет того, чтобы мне с повинной, да? – Взгляд «жертвы собственных заблуждений» стал искательным.
– Конечно, – веско кивнула Алена. – Отдадите фотоаппарат, расскажете все, что знаете. Например, откуда Нина взяла взрывчатку, которой угробила Юровского, как потом убила Толикова.
– Про Толикова не знаю, не знаю! – прижал руки к груди Колобок. – А про взрывчатку надо не меня спрашивать, а Вадима. Это какие-то его связи, еще армейские. Он ведь в саперных войсках служил. Правда, недолго: комиссовали по болезни. Но друзья близкие у него остались, причем все в Москве живут да в Питере в основном. А у друзей связи… сами понимаете с кем. Были бы деньги, что угодно достанут. А для Нинки Юровский ничего не жалел. Ни денег, ничего. Машину на нее оформил. Он по ней с ума сходил, еще когда Сергей был жив. Может, отчасти он не только из-за денег с Сергеем разделался, но чтобы его женщиной завладеть.
– Какое же влияние Нина имела на Вадима! – чуть не вскрикнула Алена. – Она же его на преступление толкнула! Он что, тоже был в нее безумно влюблен? Настолько, что даже…
Она осеклась, вовремя остановилась, иначе звучало бы окончание своего неприятного вопроса: «Что даже со мной занимался бурным сексом в бассейне, лишь бы дать Нине возможность попасть в намертво запертый номер Толикова?»
Ну и везет ей, однако, в жизни на юнцов, которые находятся под полным влиянием взрослых, умных, опытных, циничных и бессердечных женщин! Игорь был совершенной игрушкой в руках своей наставницы, хотя и изображал некоторую сексуальную независимость и даже демонстрировал ее в постели осатаневшей от любви писательницы Дмитриевой… И в чьих еще, в скольких постелях? Но вот Жанна щелкнула кнутиком – и он сделал высокомерную физиономию: «Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!» – а потом упорол с главной женщиной своей жизни в ту поганую Туретчину. И что там с ним происходит, знают только Господь Бог (вернее, Аллах, поскольку Турция все же его территория) и Жанночка, конечно.
– Да ну их на хрен с их любовями, с их деньгами! – прервал ее мысли вконец расстроенный Колобок, все явственней, видимо, осознававший необходимость идти к Нестерову и рвать на груди рубашку в приступе покаяния, но при этом совершенно отчетливо понявший, что прежней благополучной жизни директора пансионата пришел конец. – Я-то в чем виноват? Что жене и ее сестре хотел помочь? Я-то за что пострадаю?!
– Благими намерениями знаете куда дорога вымощена? – философски произнесла Алена. – Вот именно. Поэтому мой вам совет: не теряйте времени, идите разыщите Нестерова и Муравьева… И фотоаппарат не забудьте.
Наверное, этой подсказкой, этим благим намерением она тоже мостила дорогу в ад – для себя лично, потому что можно было представить, что устроят ей вышеназванные товарищи за самостийность и незалежность (братской Украине и не снились такие санкции разъяренной России!). Но сейчас ей было равным образом наплевать с высокой башни (или даже с нефтяной вышки, если уж играть в предоставленных судьбою декорациях) на Украину, на санкции да и на себя заодно. Воспоминание о Жанне с Игорем было последней каплей, переполнившей чашу страданий нынешнего дня, и сейчас Алене уже ничего не хотелось, только плакать и спать.
Что она и начала делать, едва переступив порог своего номера. То есть сначала плакала, потом уж спала. В слезах и заснула.
Засыпать в этой постели в слезах постепенно входило у нее в привычку. Может, следовало переменить постель?
Да, в самом деле, пора отсюда уезжать!
Из дневника убийцы
«Осталось чуть-чуть. Уже завтра. Уже немного. Только один день подождать.
Последний расчет: в верхние веки по 10 единиц, в нижние тоже по десять, бровям достаточно по пять. Или уж по десять для ровного счета? Можно не мелочиться, у меня два флакона по сто единиц. В платизму надо будет побольше ввести…
Да, художник из меня никакой. Ну и ладно. Все равно никто и никогда этой рабочей схемы не увидит. Если бы я была героиней какого-нибудь романа, я непременно отправила бы этот дневник по почте… Кому? Да хоть бы тому менту, которого Бог уберег в свое время. Может, для того и уберег, чтобы именно он догадался, кто тут столько дел натворил и почему.
Впрочем, сомневаюсь, чтобы он догадался. Скорей эта востроглазая дамочка поймет… На первый взгляд полная дура, но, кажется, совсем наоборот.
Ну что ж, поживем – увидим!
О нет… Ни то и ни другое!»
…И снова хохотала Жанна. Она говорила что-то по мобильному телефону и просто-таки заливалась, у нее аж в горле что-то стеклянно дребезжало от смеха!
Алена резко села.
Ага, понятно. Это сон. Противный сон из числа тех, которые имеют обыкновение сниться под утро и, как правило, сбываются самым неприятным образом.
Нет, это не сон. Кто-то стучит в стекло, и стекло дребезжит!
Бог ты мой, как же она забыла на ночь положить в уши французские восковые затыкалочки, которые гарантируют совершенно спокойный сон, а не вскакивание ни свет ни заря! Правда, уже и свет, и заря, на часах около семи утра, но все равно рано! Вчера не дал поспать Холстин, сегодня…
– Алена! – послышался приглушенный голос. – Алена, вы спите? Да что с вами!
Вчера не давал спать Холстин, сегодня – Нестеров.
– А что со мной? – спросила она, подходя к окну и отдергивая шторку. Потом выключила кондиционер и открыла створку.
Нестеров, бледный, измученный, смотрел на нее снаружи, держась руками за подоконник.
Окна здесь находились довольно высоко над землей, и Алена смотрела на него, будто какая-нибудь царевна из терема – на Ивашку, которому без Сивки-Бурки до нее вовеки не допрыгнуть.