Разбитое сердце Матильды Кшесинской
Шрифт:
Однако настало время отправляться на прогулку. Рикши довезли Ники и Джорджи до Оцу. Там кузены посетили почитаемый японцами храм Миидэра и полюбовались красотами озера Бива, узнав, что в некие времена красота этого озера отвлекла полководцев клана Тайра от войны.
По Оцу они то ходили пешком, то вновь усаживались в повозки рикш. Ники чувствовал, что пора уезжать, возвращаться на корабль. Ему было не по себе, но он все еще делал вид, будто ему интересны все эти торговцы, стоявшие вдоль улицы и продававшие невероятное множество нужных и ненужных вещей – от красочных ширм и бумажных фонарей до сушеных раскрашенных крабов и цикад, стрекочущих в крошечных клетках.
О господи, ну кому, какому безумцу нужно покупать цикад в клеточках? Чтобы дома пела-стрекотала? Да не лучше ль кенара завести?
Вдруг он увидел куклу в парчовой одежде и со сложной прической. Кукла была сделана изумительно тонко, а ее лицо поражало красотой. Кукла-гейша! Он и раньше видел таких, но сейчас, когда еще не изгладились воспоминания о Нагасаки, это страшно волновало…
Джорджи ехидно присвистнул.
Ники, уже собравшийся было купить куклу, отошел от торговца и сел в повозку. Джорджи поигрывал легкой бамбуковой тростью, которую только что купил.
– Зачем тебе трость? – спросил Ники, досадуя, что не купил ничего интересного.
– Сам не знаю, – легко ответил Джорджи.
Длинная процессия рикш растянулась на пару сотен метров, Николай находился в пятой коляске, Георгий – в шестой, Арисугава – в седьмой. Ники с тоской вспомнил о Нагасаки, где он мог ходить куда хотел и как хотел, а здесь тащись со всем унылым почетом! Черепахи и то быстрее передвигаются!
Вдоль узкой дороги стояло множество полицейских. Им можно было только посочувствовать – ведь этикет запрещал поворачиваться к высоким охраняемым особам спиной, так что полицейские не имели возможности наблюдать за толпой. Полицейским надлежало также следить, чтобы никто не наблюдал за процессией со второго этажа (никто не должен находиться выше августейших особ!), чтобы при появлении кортежа все сняли головные уборы и закрыли бумажные зонты, хотя накрапывал легкий дождь. Жителям также запрещалось обвязывать голову и шею полотенцем, надевать короткие одежды, не закрывающие обнаженных ног. Все это считалось неприличным, тем более – в присутствии высокопоставленных иностранцев.
Шествие, не то торжественное, не то унылое, между тем продолжалось. Вдруг один из полицейских на узкой улочке бросился к пятой коляске процессии, в которой ехал русский наследник, занес саблю и ударил его клинком по голове.
Николай закричал:
– Что это? Кто это?
Он был ранен довольно легко – спасла шляпа-котелок с твердым околышем, удар оказался скользящим, но кровь хлынула по улицу, лишая рассудка.
Полицейский вновь замахнулся, но один из рикш толкнул его. Тут Ники выпрыгнул из коляски и бросился бежать. Джорджи сделал то же самое, однако он бежал не прочь, а к нападавшему, и с силой ударил того по голове недавно купленной тростью. Голова у полицейского оказалась на диво крепкой: он только пошатнулся, но не упал. К счастью, подоспел второй рикша и каким-то хитрым японским приемом с подскоком – Джорджи изумленно вытаращил глаза при виде такой сверхъестественной ловкости! – сбил злодея с ног, уселся на него верхом и схватил за голову с явным намерением сломать ему шею. Но тут подоспела охрана, и преступника взяли живым.
Окровавленного Ники перевязали прямо на пороге какой-то лавки.
– Это ничего, – сказал он слабым голосом, отирая кровь, – только бы японцы не подумали, что это происшествие может как-либо изменить мои чувства к ним и признательность мою за их радушие!
Затем цесаревича срочно отвезли в дом губернатора, причем весь путь до резиденции (более получаса) посланник России в Японии Шевич и князь Барятинский бежали по обе стороны экипажа наследника, в любую минуту готовые своими телами защитить его от повторного покушения. Как только на русской эскадре узнали о случившемся, в Киото были немедленно отправлены офицеры с кораблей (всего около двадцати пяти человек), вооруженные револьверами, для защиты от возможного повторного нападения.
В правительстве Японии царила страшная паника, тем более что в первой телеграмме, посланной принцем Арисугава через двадцать минут после покушения, говорилось, что раны, нанесенные цесаревичу, ужасны. Почти все втихомолку полагали, что войны с Россией не избежать, и размышляли, не объявить ли всеобщую мобилизацию. Улаживать конфликт в Киото немедля выехали принц Китасиракава Ёсихиса, делегация членов правительства, главный лейб-медик Икэда Кансай и главный врач сухопутных войск доктор Хасимото, а также православный «первосвятитель Японии» епископ Николай, которого император Мэйдзи лично просил о поддержке. На следующее утро с токийского вокзала отошел специальный поезд, в котором находился император Мэйдзи, спешивший с личными извинениями, в сопровождении группы профессоров медицины из Токийского университета. Железные дороги были одноколейными, и спецпоезд Мэйдзи спутал все расписание. Отправившись в семь утра, Мэйдзи прибыл в Киото в девять вечера, побив все рекорды скорости.
В Киото в те дни царила почти мертвая тишина. Ради покоя цесаревича экипажи и рикши к подъезду не допускались. Клиенты и гости высаживались еще на подступах к гостинице, экипажи и коляски доставляли на гостиничную стоянку на руках. В публичных домах было запрещено играть на музыкальных инструментах и принимать клиентов.
А в Санкт-Петербурге о случившемся узнали не из донесений собственных министров (в те дни им было не до донесений!), а из дипломатической почты, когда в телеграфе перехватили телеграммы нидерландского посла. Цесаревичу было предписано немедленно покинуть Японию и отправиться в Санкт-Петербург.
Ники провел несколько дней на своем фрегате. Уже после того, как он поднялся на борт корабля, он попросил разрешения забрать с собой на память циновки, устилавшие его гостиничный номер: тридцать семь штук. Их немедленно доставили на «Память Азова»: император Мэйдзи готов был на что угодно, лишь бы сгладить инцидент.
Он посетил наследника русского престола на его корабле. Некоторые члены японского правительства опасались, что русские в отместку выкрадут их императора, но Мэйдзи настоял на своем. Состоялся обед. Утешая Мэйдзи, который без устали извинялся, Ники сказал, что раны – пустячные, а сумасшедшие есть везде. Никаких требований о компенсации выдвинуто не было.
В эти дни как-то незаметно подошло 6 мая – цесаревичу исполнилось двадцать три года. На «Память Азова» прибыли с поздравлениями министр иностранных дел Аоки и принц Китасиракава. От имени императора они преподнесли Николаю роскошный ковер невероятной величины, называвшийся «Инуомоно». Кроме того, император подарил живописный свиток, а императрица – книжную полку-сёдана из черного лака.
Тут Ники спросил о своем супостате. И вот что узнал.
Звали его Цуда Сандзо. Он участвовал в подавлении восстания мятежников под предводительством Сайго Такамори. Цуда Сандзо был одним из тех, кто искренне верил, что цесаревич Николай привез из России чудом воскресшего самурая, который обязательно начнет новое кровопролитие и накажет всех сторонников правительства императора Мэйдзи. Поэтому Сандзо Цуда решился на покушение.
– Глупо, – растерянно сказал Ники. – Почему он так решил? Где я привез бы этого Такамуру, в саквояже, что ли?
Любезное восточное молчание было ему ответом.
Япония между тем продолжала волноваться. На имя русского цесаревича пришли сотни телеграмм, а всего поступило около двадцати четырех тысяч различных заявлений с выражением участия, поддержки и сожаления. Из Осаки прибыли три парохода, нагруженные подношениями и подарками от купцов этого крупнейшего торгового города Японии.