Разбитые на осколки
Шрифт:
— Нет, нет! Простите меня, доктор Ромера, это...
— Больше не повторится?
— Нет! Нет, мэм. Никогда.
Я ненавижу, когда меня называют мэм. Мне всего-навсего двадцать шесть лет, а эти молодые интерны думают, что я какое-то древнее, всесильное существо.
— Ну, когда ты решишь вновь поиграть в доктора, почему бы тебе не шевелить своей задницей чуть проворнее. Вертолет на подходе.
Я могу сказать вам одну вещь о Майке Хоксаме — у него шило в одном месте большее количество времени, также парень любитель повалять дурачка, но чего у него не отнять, так
— Готовность на максимуме? — кричит он мне.
— Да, сэр! — кричит в ответ ему Майки. Оливер смотрит на него таким взглядом, который запросто бы заставил сойти всю краску с мебели. Интерн понимает свою ошибку, и краска стыда заливает его щеки. Я не могу ничего поделать и ухмыляюсь.
— Да, я готова! Давай! — Мы синхронно двигаемся к дверям вертолета. Двое парамедиков выскакивают из него и аккуратно вытаскивают на длинных жестких носилках пострадавшего — маленькое и хрупкое тельце.
— Мэйси Ричардс, семь лет. Гипотермия, глубокая резаная рана на правом бедре. Найдена в судорожном состоянии, лицом вниз в ванне. Без сознания, все еще держится тахикардический пульс. Дыхательные пути чисты, дважды впадала в шоковое предсмертное состояние.
— Хорошо, давайте доставим ее вовнутрь!
Оливер и аварийно-спасательная команда, уклоняясь от работающих лопастей вертолета, подхватывают пациента втроем и бегут к лифту. Я поворачиваюсь к парамедикам, которые убирают свое оборудование и инструменты обратно в медицинский вертолет.
— А где ее родители?
Первая женщина — парамедик, со свирепым выражением лица, нахмуренными бровями и пролегшей морщинкой между ними, раздраженно выдыхает.
— Да кто их знает? Соседка принесла девочке еду; вошла в квартиру, когда Мэйси не ответила на ее крики и нашла девочку в ванной.
— Что? Она была одна?
Врач качает головой, имея в виду, что сама не может поверить в это.
— Ромера! Давай! — Оливер держит двери лифта приоткрытыми. Я забегаю в практически в движущийся лифт, когда двери закрываться.
***
— Состояние стабильное. Это чудо, что она выжила. — Говорю я, вздыхая, пока заполняю необходимые бумаги на поступление Мэйси. Я так сильно разгневана, что с силой вдавливаю ручку в бумагу, отмечая, что у девочки аллергия на латекс, пенициллин и анестезию. По большому счету у нее аллергия почти на все. Она была практически при смерти четыре раза, пока лежала на операционном столе, когда мы сражались изо всех сил, чтобы спасти ее маленькую ножку. Рана была очень глубокой. И это просто чудовищно, потому что, если бы мама и папа Мэйси были тут, мы бы были оповещены заранее, что к девочке нельзя прикасаться стерильными латексными перчатками. Мы бы знали, что девочке ни в коем случае нельзя вводить обычный анестетик, а также и пенициллин после того, как мы с таким трудом вытащили ее с того света. Я до сих пор пребываю в полной растерянности, как
Оливер смотрит на меня с ошеломленным выражением, когда я ставлю свою подпись под анамнезом и кладу его к большой куче медкарт пациентов, которые лежат тут для того, чтобы интерны внеси их в архив.
— Я вызываю органы опеки, — заявляю ему.
— Воу, постой-ка, ты не считаешь, что сначала нужно дождаться ее родителей, прежде чем звонить в органы опеки?
У меня нет слов.
— Ты разве сейчас... не вместе со мной боролся за жизнь семилетней девочки? Потому что малышка только что чуть не умерла. Никогда не следует оставлять детей одних.
— Я согласен с тобой, не пойми меня неправильно. Просто я к тому, что мы не можем знать всех обстоятельств.
Я направляюсь к раздевалке для работников, Оливер следует за мной. Я резко отрываю дверь, стягивая через голову свою медформу. Кровь полностью пропитала форму, а также кофточку с длинным рукавом, что я ношу под ней. Замечательно. Я открываю дверь шкафчика, чтобы обеспечить себе немного личного пространства, когда стягиваю и ее, чтобы натянуть чистую кофту. Когда я разворачиваюсь, Оливер стоит, обнаженный по пояс, его медицинская рубашка, заправлена за резинку штанов, и он усмехается, как он всегда делает, когда что-то набирает на телефоне.
— Я не могу поверить, что ты еще можешь улыбаться прямо сейчас, — ворчу я, проходя мимо него. Многие работники больницы были бы поражены видом его рельефных кубиков пресса, но только не я. Это зрелище меня не впечатляет, особенно после того как я видела идеальный пресс Зета. Оливер хватает меня за руку, когда я стараюсь пройти мимо него.
— Ты бы тоже улыбалась, если бы тебя пригласили на вечеринку интернов.
— У интернов бывают вечеринки?
— Естественно, у интернов бывают вечеринки. Как часто мы сами устраивали всякую фигню, когда были на их месте?
Я закатываю глаза.
— Ага, понятно, только я не хочу тратить вечер на то, чтобы напиваться в компании этих ходячих недомерков. И не могу понять, почему ты хочешь этого.
— Ты только подумай об этом, — говорит он, усмехаясь. — Насколько паршиво они будут себя чувствовать в присутствии своих старших товарищей попивающих их пиво и разгуливающих по их дому. Это будет классической издевкой.
— О, да ладно, признавайся! — я издаю смешок. — Кого из них ты трахаешь, Олли?
Он выглядит немного озадаченным моими словами.
— Никого! — Он не может скрыть от меня свой испуганный взгляд. — Я никого... — он качает головой, отпуская мою руку, и внезапно я осознаю, насколько близко мы стояли. — Не обращай внимания, Слоан. Эм, хорошего вечера. — Он делает шаг назад, быстро хватает черную футболку со скамейки и натягивает ее через голову. Так. Каким-то образом мне удалось не на шутку разозлить его. Мне стоит сейчас сказать что-нибудь? Может, извиниться? Сказать ему, что это была неудачная шутка? Дать ему знать, что мне не безразлична его обида, но это точно провальная идея. Он все еще переодевается спиной ко мне, затем стремительно выходит из комнаты.