Разгневанная река
Шрифт:
Бить теснее прижалась к нему, не выпуская его руку из своей.
Теперь пальба слышалась и возле моста Кай, и около вокзала, справа, и слева, и за спиной — весь Ханой гремел от канонады. Даже из дальних пригородов долетали артиллерийские раскаты.
На улице поднялась суматоха. Наглухо закрывались ставнями окна и витрины, поспешно запирались двери лавок, гасли огни. Дома погрузились в темноту, и, как только смолкали орудия, слышался торопливый стук деревянных сандалий.
— Смотри, трамвай!
Бить тронула Ты за плечо и показала в сторону сквера на Бобовой. Там за деревьями мелькал одинокий трамвай, рассыпая из-под дуги голубые искры. Но вот свет в вагонах выключили, и они тоже потонули в темноте.
Вдруг где-то совсем рядом что-то пронеслось со свистом и темноту разорвало ослепительное пламя. Шальной снаряд!
Где-то там, вверху, над их головами, с надсадным воем проносились снаряды и падали за стеной крепости.
— Смотри, пожар!
— Хватит, пойдем!
Бить насильно увела Ты в комнату. Они заперли двери, занавесили окна и, так как больше ничего не оставалось, стали ждать.
Грохот орудий то удалялся, то вновь приближался, то стихал, то звучал с прежней силой. Стены ветхого дома дрожали, и, если снаряд падал близко, от взрывной волны хлопали все двери.
Когда надоедало сидеть, Ты вставал и шагал по комнате. Что ждет их завтра? Сколько еще продлится эта междоусобица и кто выйдет победителем? И сколько невинных жертв падет в эту ночь! То же самое творится сейчас, наверное, и в провинциях. Он сидит здесь в полном неведении. Но до чего точно предугадала события газета «Знамя освобождения»: «Этот нарыв должен лопнуть!» Так пусть же лопнет ко всем чертям!
— Давай ложиться, уже полночь. От нас все равно ничего не зависит.
Ты послушно улегся в кровать. Бить укрыла его одеялом, опустила москитник. Но он долго еще не мог уснуть. Бить тоже беспокойно ворочалась. Орудийная стрельба не прекращалась ни на минуту. Хоть бы они перестреляли друг друга!
Часов около двух Бить разбудила Ты:
— Послушай, кажется, угомонились.
Ты прислушался. Было тихо, только со стороны крепости доносились еще отдельные редкие выстрелы.
— А, да ну их! Давай спать! Доживем до утра — все узнаем.
4
Едва рассвело, Ты и Бить были уже на ногах. Стрельба прекратилась. На крыше, рядом с окном, возле которого стояла их кровать, щебетали в гнезде ласточки. Где-то вдали вдруг грохнул орудийный залп, немного погодя — еще один, совсем в другой стороне. Странная, тяжелая тишина грозно нависла над городом, который замер в нерешительности: возвращаться ли ему к повседневной жизни или еще рано.
— Кажется, успокоились! — решил Ты, поднимаясь с постели.
— Да, пожалуй.
— Ты побудь дома, я схожу узнаю, что там.
— Куда ты пойдешь! А если они снова начнут стрелять?
— Да нет, теперь уже, кажется, все. Подожди еще немного, а потом тоже можешь идти.
И Ты поспешно вышел на улицу.
Улицы были безлюдны. Сунув руки в карманы, Ты быстро шагал по тротуару. Ему было немного жутко, и в то же время он испытывал странное возбуждение — словно разведчик, который не знает еще, какая опасность его подстерегает. Уже совсем рассвело. Обычно в этот час на улице полно народу, люди спешат на работу, на рынок, едут по делам. Велосипеды, рикши, трамваи несутся сплошным потоком. А сейчас и лавки, и дома заперты, улицы точно вымерли. Ты шагал в тишине, и ему казалось, что сегодня, в первый день Нового года, люди еще нежатся в постелях после новогодней ночи, а если кто и проснулся — не спешит в гости, чтобы не стать по поверью причиной несчастья. Но нет, эта тишина и безлюдье совсем другие, какое-то напряжение, опасность чудится во всем этом. За плотно запертыми дверями притаились люди, напуганные событиями ночи и со страхом ожидающие развязки. Но вот двери стали приоткрываться, и в них появлялись любопытные лица. Потом, осмелев, люди начали по одному выходить из домов. Одни усаживались на скамейках у входа и обсуждали происшедшее, строили всевозможные догадки, другие останавливали каждого прохожего в надежде узнать новости. Время от времени по улице проезжал велосипедист — какой-нибудь отчаянный парень, тоже решивший разузнать, что произошло в городе, а то появлялся высокомерный японский сержант в шапочке с козырьком, с белой нарукавной повязкой. На повязке алело пятно «восходящего солнца» и иероглифы. Но больше всего на улицах сейчас было бродяг, в последние месяцы они наводнили Ханой в надежде спастись от голодной смерти. Отчаянная пальба минувшей ночи, казалось, не имела для них ровным счетом никакого значения. В обычные дни, когда улицы полны народу, бродяги жались по закоулкам или бродили по улицам, затерявшись в толпе. И только тогда, когда кто-нибудь из них умирал с голоду посреди дороги или когда бродяги собирались у мусорных ям в поисках съестного, они привлекали к себе внимание. Теперь же они оказались хозяевами ханойских улиц. Словно тени, брели они по пустынным тротуарам, слабые, жалкие, на тонких худых ногах, торчавших из-под изодранной циновки или мешковины, с разлезшимся ноном на голове. И трудно было понять, кто идет, мужчина или женщина. На иссохших лицах жили лишь огромные запавшие глаза, которые видели столько страшного и теперь смотрели безучастно и недоверчиво…
Чем дальше шагал Ты по городу, тем мрачнее становилось у него на душе. Изменится ли наконец что-нибудь в их жизни? Ну что из того, что японцы свергли власть французов? Ведь вьетнамцы по-прежнему умирают с голоду! Вот он, Ты, раздобыл несколько сотен донгов и уже готов радоваться как ребенок! А чему, собственно, радоваться? Исчезли французы, появились японцы, а для них ничего не изменилось. Да, необходимы какие-то перемены, но что именно, никто не знал!
На перекрестке у Восточных ворот Ты остановился. На земле от ворот казармы до улицы темнели трупы. Одни уткнулись лицом в землю, другие скорчились где-нибудь под деревом, третьи лежали, раскинув руки и глядя в небо остекленевшим взглядом, неподвижные, с бурыми пятнами крови на одежде. Это были вьетнамские солдаты… А у входа в казарму прохаживались японцы. Из распахнутых настежь железных ворот прямо на Ты шел танк. Ты отскочил, прижался к стене. Надо уходить, а то еще примут его за шпиона.
Ты направился к рынку на Кожевенной, потом на Хлопковую. Здесь было не так жутко, изредка встречались пешеходы, рикши. Появились и японские прихвостни. Их можно было отличить по японским шапочкам цвета хаки и белым повязкам с красным пятном и надписью: «патруль». На перекрестках перед расклеенными за ночь объявлениями толпились люди. Ты подошел к одной из групп и пробежал глазами текст. Объявление было составлено не очень грамотно, но в довольно высокомерных выражениях. В нем сообщалось, что вся власть в Индокитае перешла в руки японской императорской армии, жители должны подчиняться новому порядку и продолжать заниматься своим делом. Служащим же государственных учреждений, как местным, так и французам, предписывалось немедленно явиться к месту работы за получением распоряжений.
Ты почувствовал, что устал и проголодался, но возвращаться домой не хотелось. Как бы ему сейчас пригодился велосипед! Тот самый велосипед, на котором он столько лет разъезжал и который спас его и Бить от голодной смерти. Это была единственная вещь, за которую он мог выручить несколько десятков донгов. Был бы сейчас у него велосипед, Ты объездил бы весь Ханой…
Ты и сам не заметил, как вышел на Чангтхи — центральную улицу, пересекающую город. Усаженная двумя рядами огромных терминалий, пышные кроны которых почти смыкались вверху, образуя свод, улица была безлюдна. Отсюда начинался европейский квартал, и Ты со смешанным чувством ненависти и презрения смотрел на шикарные виллы, принадлежавшие французским правителям, коммерсантам, владельцам различных фирм и плантаций. Отчего же сегодня все эти господа не высовывают носа! На всей прямой как стрела улице не было видно ни одного открытого окна, ни одной отворенной двери. Наглухо закрыты тяжелые створы железных ворот. Сколько раз по вечерам прогуливались они с Бить по этой улице, заглядывали в закрытые кружевными шторами окна этих сверкающих дворцов. Как непохожи они были на жалкие лачуги их квартала!
Со стороны Южных ворот подъехала и остановилась напротив госпиталя Фузоан крытая грузовая машина. Ты прибавил шагу. Так и есть — раненые! А во дворе, возле флигелей госпиталя, рядами лежали трупы — вьетнамские солдаты в желтой форменной одежде. Их побросали как попало прямо на землю, и неизвестно откуда здесь появившиеся женщины в коричневых платьях — крестьянки из пригорода — бились в рыданиях. Трупы солдат были обезображены и покрыты пятнами крови. Жертвы бессмысленной войны, они лежали сейчас в пыли, неестественно раскинув руки, которые никогда уже не возьмутся за плуг, не погладят ласково ребенка. Их тела уже почти слились с землей, на которой они лежали…