Разгневанная река
Шрифт:
— Я пришлю тебе лекарства, ты не должен падать духом. Ты будешь жить и напишешь еще много-много картин!
— Да я и сам был бы не против, — улыбнулся Ты.
Ты доехал до рынка Донгсуан и сошел с трамвая. Эта холодная ночь от синего света фонарей казалась еще темней. Случайные прохожие торопливо пересекали улицу. Но в темноте то тут, то там, на тротуарах, у стен домов Ты замечал какие-то фигуры — живые скелеты, завернутые в старую мешковину, в рваные циновки. Одни стояли, другие медленно брели, вот-вот готовые упасть. И среди этих бродячих призраков прогуливались взад-вперед женщины в длинных платьях, которые появлялись теперь каждый вечер на улицах. Завидев одинокого мужчину, то одна, то другая шла с ним рядом, и все они задавали один и тот же откровенно-наглый
Ты быстро шел в сторону дома, думая лишь об одном — поскорее увидеть свет в окне под крышей. Бить, наверное, заждалась его. Несчастная, вот уже несколько месяцев ей ни разу не довелось поесть досыта! Она отказывала себе во всем, чтобы только накормить его. Поклюет чуть-чуть и заявляет, что сыта! А последние две недели неизвестно, как она вообще держится: за целый день только две чашки рисового отвара! Ладно, они завтра купят рису сразу месяца на два! Вдали уже показался переулок. Каким гнездышком стала для него теперь эта маленькая комнатка под крышей! Где-то там, в темной ночи, ему светил огонек — его путеводная звезда…
— Лучше отпусти, а то как дам — полетишь в канаву!
— Э-э-э!.. Чего ломаешься…
Послышался удар. Ты обернулся. Какой-то пьяный сидел на тротуаре, а проститутка с разгневанным видом, не оборачиваясь, уходила прочь. Пьяный парень протягивал к ней руки!
— Эй! Эй!
Увидев Ты, он потянулся к нему, словно желая ухватиться за что-то и встать, но ему это не удалось, он таращил красные глаза и, дыша водочным перегаром, вопил:
— Куда спешишь? Слушай, все умрем… все… умрем!
Ты обошел его стороной. Парень поднялся, сделал несколько неверных шагов и снова свалился, подполз к фонарному столбу, обнял его и забормотал что-то себе под нос.
Ты свернул к себе в переулок. Его не оставляло смутное недовольство собой и предчувствие, что сегодня его ожидает какая-то беда оттого, что он вернулся домой слишком поздно.
3
Дома никого не было. Очаг давно остыл, видимо, Бить надоело его ждать и она отправилась на поиски. А может, пошла занять у кого-нибудь рису.
Ты разжег огонь. В корзине набралось немного риса. Ты поставил на таганок кастрюлю и решил сварить похлебку к приходу Бить.
Когда в очаге заплясали веселые языки пламени, комната преобразилась. Ты пошел в угол, где стояли картины, чтобы отобрать несколько полотен для Фыонг. Он выставил вдоль стены шесть-семь картин и уселся на табурет, внимательно рассматривая каждую.
Понравятся ли они Фыонг? А может, ей далеки все эти пейзажи, все эти лица. Ведь Фыонг жила совершенно в другом мире, среди людей, которых он, Ты, ненавидел и презирал. Почувствует ли Фыонг, глядя на его картины, что здесь каждый штрих отражает его мучительные поиски, его скорбь, его радости. Странно все-таки! Дело, похожее больше на игру — раскрашивание холста, натянутого на раму, — требует от человека всех его душевных сил, всей его жизни. Мало того, оно несет в себе черты цивилизации на протяжении веков.
«Жертву голода», пожалуй, лучше оставить! Вряд ли кто решится повесить такую картину у себя в столовой или в спальне. Ты подошел поближе. Он хорошо помнил тот день. Утром Бить торопливо вбежала в комнату вся в слезах: «У наших дверей умирает человек! У нас не осталось немного похлебки?» Она вылила из кастрюли остатки рисовой жижи в пиалу и кинулась вниз по лестнице. Ты отложил кисть, снял рабочий халат и последовал за ней.
Мужчина лежал на узком тротуаре, у самой стены, положив голову на драную плетеную кошелку. Видимо, прошлой ночью он добрался сюда, но тут силы оставили его, и он, не зная куда деваться, молча улегся у дверей дома, не решаясь позвать на помощь. На первый взгляд мужчине было лет пятьдесят, впрочем, трудно было определить возраст этого человека. Лицо его потемнело, приобрело землистый оттенок, кожа сделалась точно дубленая и плотно, как у мумии, обтянула скулы. Глаза ввалились — не глаза, а словно лишенные век глазные яблоки, нос заострился, а рот странно выдался вперед, обнажив плотно сжатые, казавшиеся огромными зубы. Одет он был в потрепанную коричневую рубаху и такие же штаны — одежда, которую испокон веков носят земледельцы Вьетнама. В свое время это был, вероятно, крепкий, сильный человек, а сейчас перед ними лежал обтянутый кожей скелет. Большие мозолистые руки его, привыкшие к плугу, лопате, серпу, были прижаты к ввалившемуся животу. Бить присела рядом, пытаясь разжать стиснутые зубы несчастного и влить в рот умирающему живительный отвар из пиалы, но все ее усилия оказались напрасными, капли рисовой похлебки стекали с седых усов на асфальт.
…Странно, так поздно, а Бить еще не вернулась! Ты снял кастрюлю с таганка и поставил в теплую золу. Потом вышел на веранду и посмотрел вниз, в переулок. Бить не было видно. Он снова вернулся в комнату, взялся за кисть, чтобы подправить незаконченную картину. Насколько он помнит, такого еще ни разу не было! Ведь они же условились, что Бить будет ждать его дома!
Ты разыскал старую картину, портрет Бить. Раннее утро, она только что проснулась и, полускрытая занавеской, нежится, в постели, задумчиво глядя в окно. Ему самому нравилась эта картина, чистая, нежная, озаренная теплым светом, исходившим от розоватого тела Бить, от ясного неба, окрашенного первыми лучами солнца, льющимися из окна. Все было словно пронизано радостным, ласковым чувством, делавшим эту сценку из будничной жизни возвышенной. Ты написал картину вскоре после того, как Бить перешла к нему, тогда она выглядела совсем не так, как теперь! Ты вздохнул. Теперь на них обоих страшно смотреть, тощие, как два голенастых журавля. Да, с тех пор, как у него начался туберкулез, в этой комнатке поселились одни заботы и нужда. Было стыдно за то, что он не в состоянии обеспечить своей любимой более или менее сносную жизнь. Они жили, испытывая постоянный страх перед завтрашним днем.
Ты присел на табурет, продолжая рассматривать «Жертву голода». Нет, картина слишком пессимистичная и мрачная!.. Вдруг у него мелькнула мысль, от которой все внутри похолодело: «А может, Бить ушла от меня?» Он испуганно бросил взгляд на вешалку и, увидев платье Бить, немного успокоился. Придет же в голову такая нелепость!
…Да, говоря по правде, сейчас он причиняет Бить одни страдания. Если бы он по-настоящему любил ее, он давно нашел бы в себе мужество оставить ее. Ей пришлось отправить своих младших сестер «к родственникам», а по существу, отдать в прислуги, чтобы они не умерли с голоду. Даже подумать страшно! О небо, весь его талант оказался совершенно ненужным и бесполезным!
Где-то возле Восточных ворот послышался стук тележки. Что же она не идет? А вдруг с ней что-нибудь случилось? Военные машины стали все чаще ездить по ночам, французы носятся как угорелые, им на все теперь наплевать! Она могла встретить по дороге и пьяных японских солдат… Он подождет еще немного, и, если она не придет, надо идти искать! Ну что за взбалмошная девчонка! Пусть только явится — он ей покажет! Ушла куда-то и даже соседям ничего не сказала!
Огонь в очаге догорел, порывистый ветер свистел в щелях окна, и вскоре у Ты от холода по всему телу побежали мурашки. Он снова присел у очага, развел огонь, поставил на таганок чайник, да так и остался сидеть на корточках у огня.
…Кажется, Бить! Ты прислушался. Когда же на лестнице явственно послышался торопливый стук деревянных сандалий, все его тревоги, недовольство, раздражение точно ветром сдуло. Он пытался сделать недовольную мину, но при звуке осторожных шагов на веранде не удержался и пошел навстречу Бить. Холодный ветер ворвался в комнату, Ты поспешно втащил Бить и захлопнул за ней дверь.
— Ты давно вернулся? — спросила Бить, подходя к вешалке и стаскивая с головы косынку. — Небось проголодался? Я еще с того конца переулка заметила свет в окне и обрадовалась, а потом забеспокоилась — боялась, опять будешь шуметь. Вот посмотри, как сердце бьется!