Разгон
Шрифт:
– Когда тебя называют добрым, ничего не остается, как быть им, усмехнулся Совинский.
Снова зазвонил телефон, но теперь никто не спешил брать трубку, и нервничал уже, наверное, Юрий, поэтому голос его, когда Людмила стала наконец слушать, был какой-то словно бы виноватый.
– Знаешь, Люка, - сказал он, - я передумал. Никакой семидесятой широты. Что-то меня тоска заела.
– Возвращайся домой. Все тебя ждут.
– Все?
– Все.
– Тогда боюсь.
– Это на тебя не похоже.
– А вот боюсь. Боюсь Ивана с его критикой и самокритикой. Боюсь своего руководящего папочки. Боюсь Анастасии с ее зелеными глазами. Из них просто серой полыхает, как из пекла.
– Тебе стыдно или совестно?
– спросила Людмила, но он снова повесил трубку.
Кучмиенко хоть и не слышал, что говорил Юрий о нем, но мог догадаться, а может, в его мозгу родилась какая-то новая решительная идея, потому что он поднялся с кресла, подошел к телефону, мягко отстранил Людмилу.
– Теперь я с ним поговорю. Эту комедию пора кончать. Что он себе думает, этот мальчишка! Не будем же мы сидеть здесь до утра!
Людмила подошла к проигрывателю, нашла какую-то пластинку, зазвучала музыка из кинофильма "Лав стори".
– Когда мы с Юкой слушаем эту пластинку, мы клянемся быть добрыми, хорошими... Когда он позвонит, пусть послушает пластинку...
– Сантименты!
– презрительно бросил Кучмиенко.
– Какие могут быть пластинки, когда...
Телефон и впрямь зазвонил, Кучмиенко рванул трубку, но не успел ничего сказать, так как Юрий опередил его, считая, что это Людмила.
– Люка, это ты?
– спросил он.
– Я возле залива.
– Это не Людмила, это я, - закричал Кучмиенко.
– Ты меня слышишь? Это я, твой отец! Где ты, отвечай!
– Ах, это ты! Еще не ушел? Хочешь меня видеть? Пожалуйста! Я гуляю!
– Где ты гуляешь? Где тебя искать?
– Где? В направлении залива. Русановского залива. Ясно?
– Но где? Залив большой. В каком направлении?
– У моста.
– У моста? Оставайся там. Жди нас. Мы сейчас идем. Все идем. И без глупостей! Мы все идем в направлении залива.
Он положил трубку.
– Мы пойдем туда, да?
Никто ничего не ответил. Все пошли к дверям. Совинский оглянулся на проигрыватель, напомнил Людмиле:
– Ты забыла снять пластинку.
– Он автоматический, - спокойно ответила.
Людмила вышла последней и не заперла дверь, только прикрыла ее на всякий случай. Юрий ведь мог проследить, как они выйдут из подъезда, и вернуться домой, пока они его будут искать у залива.
Сказал - у моста, а не сказал, у какого...
8
В воздухе летают не только идеи. В пространстве, в котором живет человек, часто сгущаются предчувствия, полнит сердце тревога, неуверенность воцаряется в душах, приходят бессонные ночи, мучат неопределенные желания, бьются в безысходности страсти, отчаянье сменяется восторгом, вечный зов гонит тебя невесть куда. Самые сильные натуры неспособны порой не поддаться темному, непостижимому, почти мистическому зову, бросают все на свете, мчатся куда глаза глядят, сами не зная куда и зачем.
Такое произошло в ту ночь с Карналем. Он сидел над книгами, вокруг царила тишина, ничто ему не мешало, и вдруг как будто что-то толкнуло его в сердце - поднял голову, оглядел свой забитый книгами кабинет, прикоснулся пальцами к купленной когда-то Айгюль ему в подарок бронзовой вазе (ширококрылые журавли, покрытые патиной столетий, на выпуклых стенах вазы летели куда-то и никак не могли долететь), увидел большую фотографию Айгюль, которая летела на него со стекла книжного шкафа, как таинственная птица красоты, и тут понял, что должен что-то сделать неожиданное, такое, что противоречило бы всем его привычкам. Что именно - еще не знал. Но сразу же встал, переоделся, вышел на Пушкинскую, спустился на Крещатик, еще не решив, что же такое должен делать, дошел до станции метро, бросил в автомат пятак, съехал эскалатором вниз; на платформе тоже не задержался - пошел в ту сторону, откуда шли поезда на Дарницу, все так же, не думая, вошел в вагон, хотя свободных мест было достаточно, не сел, а стал у двери, словно собирался выйти уже на "Арсенальной". Но ехал дальше: "Днепр", "Гидропарк", "Левобережная". На "Левобережной" вышел, спустился вниз, миновал остановки автобусов, на которых пританцовывало по нескольку припоздавших жителей Русановки и Березняков, и только теперь понял, что идет на Русановку к Людмиле. Не позвонил, не узнал, дома ли она. Что-то его толкало туда, и он охотно подчинялся - вот и все.
Так дошел до высокого белого дома, поставленного на крепкие бетонные ноги, без лифта поднялся на третий этаж, свернул по длинному коридору направо, хотел позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта. Это удивило Карналя, он все же нажал на кнопку звонка, никто не вышел ему навстречу. Теперь уже надо было встревожиться, - может, какое-то предчувствие и погнало его сюда? Карналь решительно открыл дверь, вошел в квартиру, услышал звуки музыки, удивленно оглядел остатки ужина, посмотрел на кавардак, царивший в комнатах, на черную пластинку, медленно вращавшуюся на проигрывателе, на открытую дверь балкона, за которой тоже никого не было, а когда обернулся на какой-то едва уловимый шорох, увидел невысокого белокурого парня в белой сорочке, в ярком галстуке. Парень моргал глазами, спал, пожалуй, а теперь проснулся и не может сразу смотреть на свет.
– Вы кто?
– спросил Карналь.
– Сосед.
– Чей сосед?
– Ну, Юки и Люки...
– парень неуверенно обвел рукой вокруг.
– Вы забыли запереть за собой дверь, а я услышал, что кто-то...
– Я не успел закрыть дверь, - нажимая на слово "не успел", сказал Карналь.
– Простите, но я привык к точности во всем. В выражениях также.
– Никто так не любит точность, как кибернетики, - вздохнул сосед.
– А я ее не терплю. Человек должен иногда отдыхать от точности, разрешать себе разгрузку, делать встряску организму.
– Судя по тому, что здесь на столе, мои дети тоже позволили себе встряску.
– У них были гости. Тоже кибернетики. Я их боюсь. Такая публика.
– Почему же боитесь?
– Слишком много на них упований. Как на господа бога. Что же, мы сбросили бога, а теперь нам пихают эти компьютеры? И кричат, что компьютер все может воссоздать!
– Смоделировать, - подсказал Карналь.
– Ну! А смоделирует ли он девичьи шаги? Сделает мне, знаете ли, туп-туп, от которого заходится сердце? Да никогда! Я тут пытался было им об этом говорить, так они меня... выгнали!