Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.
Шрифт:
Пересказ дальнейшего будет долог и нуден, память сохранила лишь яркие отдельные фрагменты дальнейших перипетий. Вот так и напишу, фотокадрами.
Щёлк, вспышка. Мы с Геной сидим в гостинице и вдвоём ваяем полётную документацию. Он – штурманский бортжурнал, я – справку о загрузке. Не для формальности пишем, для прокурора. Между нами открытый блок сигарет и пара раздавленных шоколадных яиц (больше жрать нечего). Вообще-то положено заполнять все это до полёта, но кто ж знал… В это время под покровом ночи остальной экипаж на пограничном ГАЗ-66 приводил загрузку самолёта в соответствие с моей будущей справкой. Лётчики поймут, а остальным объясню, что столь плачевный исход полёта пресловутым «перегрузом» не мог быть вызван. Под действием перегруза мы должны были грёбнуться на взлёте
Щёлк, вспышка. За тем же столом уже сидит следователь прокуратуры – молодой старлей в зелёных погонах. Мы с Геной надиктовываем в протокол короткие и чёткие ответы: «Нет… не было… не участвовал… согласно руководящих документов… в установленном порядке». Через час прокурор сдаётся: «Мужики, без протокола объясните, как все было, я в ваших авиационных терминах ни черта не смыслю». Выворачивает карманы, мол диктофон не прятал. Переглянувшись, мы с Геной начинаем объяснять, увлекаемся и уже без утайки подсказываем, на какие моменты надо обратить внимание, попутно признаемся в «лёгком перегрузе». Рассказываем, почему перегруз – это не в счёт. Прокурор осторожно интересуется: «А правда, вы ночью ездили разбитый самолёт дозаправляться? А то у вас якобы топлива на запасной не хватало, вот вы в срань и полезли». Мы с Геной начинаем неприлично ржать. Заправлять дырявую бочку бессмысленно, к тому же большинство авиационных приборов, в т.ч. топливомер, при обрыве питания сохраняют последние показания. Сколько ни лей, ни в баках, ни на топливомере больше не станет.
Щёлк, вспышка. Экипаж столпился на погранзаставе, где разместилась комиссия и следователь прокуратуры, возле двери председателя. Красный и злой после разговора с председателем Георгич объясняет нам, как и на чьё имя писать рапорта с подробностями происшествия. Написали, Георгич на 7 листах, Гена на пяти, я – убористым неровным почерком – на трёх. Лучше всех Ильдару – на полстраничке размашистым Жориным почерком убойный рассказ: «Командира, крыло, стабилизатор норма!». Смешно. Потом тоже самое с другим заголовком писали прокурору.
Щёлк, вспышка. Мы курим с тем самым лётчиком-инспектором, которому сто лет назад Андрюха сдавал на класс. Он вполголоса рассказывает, какие художества вытворяли на Камчатке при освоении Ан-72, даже на одном двигателе взлетали. Успокаивает нас: «Херня, мужики, я вижу, вы все сделали правильно. Вот только магнитофон послушаем, и сразу вам ордена навесим» (ага, с закруткой на спине, чтоб ткань не оборвали). А мы чем дальше, тем больше нервничаем. За первые полтора суток выкурили два блока сигарет вшестером (Фёдорыч давно бросил). А в это время неподалёку от сопки «Мария» прокуратура вместе с членами комиссии потрошит самолёт, извлекая черные ящики, забирая пробы жидкостей из топливной, масляной и гидросистем, взвешивает груз.
Щёлк, вспышка. Мы с Парамоном обречённо тащим из штаба Анадырского авиаотряда на заставу МН-61 – наземный брат того самого МС-61. Такое ощущение, что несёшь свой приговор, ведь от этой тоненькой, тоньше лески, блестящей проволочки с нашими голосами зависит приговор комиссии. Сзади шаркает ногами дружный экипаж и полкомиссии. Георгич бурно возмущается действиями командира местного авиаотряда вкупе с начальником аэропорта,
Щёлк, вспышка, часом позже. Комиссия и мы расшифровываем запись магнитофона. Сначала прослушали 2 раза целиком. Потом с остановками, с записью каждой фразы с указанием говорившего. Дико и непривычно слышать свои голоса, никто себя не узнает. На плёнке ни одногомата! Даже Парамон, который не матюкнувшись, чаю не напьётся, и то слова лишнего не сказал. Только команды, быстрые, чёткие, такие же лаконичные ответы. Снова и снова переживаем мы ситуацию, моя спина покрывается липким потом, руки трясутся, засовываю их между колен. Вот теперь пришёл страх. Нас отпускают, молча идём курить, даже Фёдорыч. Одной сигареты мало, прикуриваю от бычка следующую, с трудом попадая в гаснущий огонёк. Дрожь в руках проходит, спине мокро и холодно.
Щёлк, вспышка. Последние кадры видеозаписи, снятой для прокурора. Парамон, покуривая, стоит на крыльце заставы. Сзади расстилается безбрежная тундра, на которой маленькой чёрточкой вдали чернеет наш самолёт. Камера наезжает на его останки, слышен голос Парамона «Мужики, учите матчасть». Кстати, вечером второго дня Георгич тихонько пристыдил нас: «Поросята вы, хоть бы с самолётом попрощались, ведь он сам погиб, а нас спас». Командир, докладываю, я попрощался. Летом следующего года, возвращаясь из отпуска, вместе с женой через тундру сбегали к спасителю погладить его облезший серый бок.
Тут можно бы поставить и точку, но…. В ходе расследования всеотцы-командиры, щедро грузившие на наши шеи сверхнормативный груз, открестились от своих слов. Всех собак повесили на… командира экипажа, конечно. А когда комиссия официально вынесла вердикт «Действия экипажа признаны грамотными» и всплыл вопрос о поощрении, или, чем чёрт не шутит, награждении экипажа, один из этих деятелей своим решением вопрос замял. С резолюцией (устной, конечно): «Пусть спасибо скажут, что никого не посадили». Спасибо тебе, отец родной. Спасибо, что под аварию полчасти барахла списали, которое якобы в упавшем самолёте было, а наши куртки и кожанки почему-то забыли в этот список включить. (С Чукотки вылетали в меховушках, а на Камчатке – там теплее – ходили в кожанках или ДСках).
А сослуживцам нашим отдельное спасибо. Без дураков, без иронии. Ни один из тех, кто давал нам деньги на закупку гостинцев, ни словом, ни намёком не дал нам понять, что «неплохо бы денежки вернуть». Благородство и подлость – они всегда рядом. А почему все подлецы среди командования оказались, а все рыцари среди «простых» летунов – фиг его знает, а я ответа не нашёл.
Для специалистов сделаю ремарочку. Через 2 года подмосковный НИИ-11 вынес вердикт. «Разрыв мембраны на главной дозирующей игле» (это в недрах топливной автоматики). А как показали данные другого чёрного ящика, с момента отказа винт правого двигателя вышел на режим отрицательной тяги, и никакие телодвижения экипажа прекратить снижение уже не могли бы.
Кстати, в тот день упало 6 летательных аппаратов, в том числе и Ту-154 под Хабаровском, который потом пару месяцев в тайге искали, и Боинг где-то во флоридских болотах, и Ми-8 в горах Кавказа, и даже какой-то Ан-2, вроде, ухитрился. Все вдребезги, кроме нас.
А Пасекова Георгия Георгиевича все-таки наградили. Хотели ему орден Мужества дать, а всем остальным по медали Нестерова. Дали командиру медаль Нестерова (остальным по фиге), и то хорошо, он больше всех заслужил. Все прошли через госпиталь, все потом летали, и Андрюха, и Дима, и даже 2 раза падавший (первый раз на Ил-14) Фёдорыч. А ещё Георгич рассказывал, что, когда мы пикировали на склон сопки Мария с грузом Библий и церковным колоколом на борту, перед ним в облаках парил светлый образ Девы Марии с ребёнком на руках, похожим на его сына. Прости мне, Господи, мой атеизм (это я на всякий случай).