Разведчик с Острова Мечты
Шрифт:
Он истово перекрестился. Шагалан уточнил:
— Нирильен… Это где-то под Брансенгертом?
— Миль двадцать оттуда. У нас монастырь маленький, незнаменитый.
— И что же сорвало с теплого места?
— Как обычно — нужда… — Торен опять потупился, словно устыдившись. — Именно так, милостивый господин. Десятину священную, церковную мелонги отменили? И даже не отменили, а нагло себе хапнули! Прости, Творец… Землю монастырскую урезали? Рассудили, и оставшейся служителям довольно, людишек полно, паства пособит пожертвованиями. На худой конец, сами монахи-бездельники в поле выйдут, хлеб себе вырастят… Большие обители при богатых городах так вроде и выжили. А нам каково? Братии осталось три десятка
Шагалан понимающе покивал, успокаивая новый опасливый взгляд.
— Долгое время от своих трудов пробавлялись. Хоть впроголодь, но выкручивались. Потом недород… С округи по старой памяти нищие с убогими толпами за помощью потянулись, а у нас самих шаром покати. Люди не верят, все тешат себя давнишними сказками о переполненных погребах.
— А что, было дело?
— Было, — вздохнул Торен. — Сейчас и самому едва верится. Иногда во сне вижу наши прошлые обеды… с окороками, колбасами, винами… Эх! Не ценили мы своего счастья… Да, так вот народ засомневался, принялся буянить, привратника смяли, ворвались на двор. Братьев, пытавшихся образумить, чуть не насмерть затоптали. Короче, погром… Страшно, когда из души человеческой зверь вылезает. Тогда духовный свет, дарованный Творцом, меркнет, никакое прежнее добро не в счет… — Он стиснул толстые побелевшие губы.
— Отстояли обитель-то?
— Отстояли… — донеслось еле слышно. — Очнулся у монастырских ворот с топором в руках… Весь топор в крови… В тот раз полегло человек десять. Сколько из них на моей совести, один Господь ведает… Порой чудится, являются ко мне, рассаживаются по лавкам и смотрят… молча… А от взоров их вечности стужей веет… Наверно, никогда, и за гробом не замолить греха…
— Потому и ушел из монастыря?
— Да. Не мог я там более оставаться, понимаешь? Хоть настоятель и уговаривал, обещал, что со временем усердное служение облегчит душу, собирался даже самому архиепископу писать… Куда там… Прегрешение на мне великое, и наказание будет соответствующее. Не на всю же братию невинную его делить? Как убиенных схоронили, я котомку собрал и отправился… куда глаза глядят. Через приключения разные да тяготы добрел вот…
Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.
— Все заберете? — понятливо вздохнул отшельник.
— Заберем столько, сколько потребно… — Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. — Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?
Голова Торена опустилась совсем низко.
— Тогда и меня забирайте.
— О чем ты, святой отец? — Юноша удивленно изогнул бровь. — Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.
— Разве ж это жизнь? — глухо донеслось из-под копны упавших волос. — Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.
— Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?
— Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?
— Это не главное.
Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:
— Неужто лесных бунтарей послал Творец?
— Про старика Сегеша что-нибудь слышал? — Раскрывать имена было рискованно, но чутье на сей раз почему-то не возражало.
— Долетала молва.
— Вот он к тебе нынче на огонек и завернет.
Отшельник встал, в растерянности развел руками:
— Надо же… какие люди! Личность славная и уважаемая… многими.
— А ты, анахорет, как погляжу, не совсем порвал связи с миром, — хмыкнул Шагалан.
— Да… — отмахнулся Торен. — Есть тут… связь. Привязалась одна… вдовушка… из местных. Повстречались как-то… грибы собирала. Теперь вот слухи передает, помогает иногда. Муки принесет или там крупы какой, постирает… И это тоже причина отсюда уходить.
— Что ж вдруг? Непокорная плоть мешает грехи замаливать?
— Плоть? Да… Врать не стану, совратила меня, порушила монашеские обеты. Лицом-то страшненькая, но крепкая… и заводная… Только суть не в том. В последнее время женить меня на себе решила. А баба-то волевая, пойдет до конца, уже и угрозы были.
— Так и женись. Все ж не в глуши бирюком вековать, от закона шарахаться. Еще не стар, детишек успеешь…
— Н-нет! — затряс волосами Торен. — Одно дело ночь с ней проваляться, другое — жить годами. Иная шумная семья тяжелее самой суровой схимы… Нет, не выдержу я у нее! Да и нельзя, грехи жуткие на душе, расплаты требуют, ты же слышал… А если откажусь, она меня стражникам выдаст, ей-ей, не дрогнет.
— Хм, — Шагалан покачал головой, — запутана натура человеческая. А чем же в ватаге надеешься заняться? Там же новых грехов не избежать.
Отшельник замялся:
— С насилием… да, непросто. Если, конечно, от врагов обороняться, то без колебаний, но вот лиходейство… Сердце не лежит… Зато я кашеварить чуток умею. И врачевать опять же. И обряд соблюсти: погибшего там отпеть или умирающего исповедать. А главное… — Торен, словно большой наивный ребенок, напрягся так, что покраснел даже кончик мясистого носа. — Цель-то ведь у Сегеша великая, святая. Как мыслишь, если к нему пристану, может, и мое бремя облегчится, а? Может, смою собственной кровью черное клеймо?
XIII
В затерянной лесной избушке задержались на весь следующий день. Пыльная, заросшая паутиной комната вдруг наполнилась многолюдным гомоном, привыкшие к размеренности и покою пауки попрятались по щелям. Хозяйство у отшельника оказалось небогатым: коза, подсвинок да дюжина уток. Лишь для вдосталь поголодавших это было бесценное сокровище, на которое смотрели, затаив дыхание. Потребовались влияние Сегеша, окрики Шурги и жесткие взгляды Шагалана, чтобы скотный двор не опустел в первые же часы. К еде приучали осторожно: замоченным в молоке хлебом, ягодными взварами, жидкой кашей. Иссохшие желудки с трудом принимали даже такое. Когда поутру прекратились постоянные походы в кусты, приспела очередь утиного бульона. Ближе к вечеру безвременно оборвалась короткая жизнь поросенка — каждый получил по тоненькому ломтику парного мяса. Основную часть туши упрятали в подпол вкупе с освежеванной птицей. Сверху крышку лаза нагрузили сундуками и лавками, поставили охрану.
— Дурни! — вяло отмахнулся Сегеш от настырных молений товарищей. — О вас же забочусь! Не провизии жалко, а вас, которые будут корчиться здесь на полу с больными животами. А ведь и помирают с такого порой… — Атаман повернулся к хмурому Шурге: — Славный уголок, брат, моя б воля — неделю бы отсюда не трогался. Люди только-только в себя приходить начали.
— Неделю бы отдохнуть хорошо, — кивнул тот, тиская в руках глиняную кружку с пивом. Пиво тоже выдавалось воробьиными порциями. — Хотя лучше бы делать это, покончив с неотложным. Сниматься надо немедля. Кто знает, что вокруг-то творится? Спугнут отряд, отгонят из дубравы, ищи тогда ветра в поле.