Развязка петербургских тайн
Шрифт:
Он машинально вытер кровь и быстро, захлебываясь словами, заговорил:
— Я приехал сюда из-за жены Коврова... Ее звали раньше Юлией Николаевной Бероевой... Она покушалась на младшего Шадурского... Владимира. Ее осудили в каторгу.
Наташа знала эту историю. Целый месяц весь Петербург только и говорил об этом. В обществе образовались две враждебные партии. Одна держала сторону молодого князя, другая, не менее многочисленная, приняла сторону Бероевой.
— Бероева умерла в тюрьме, — с недоброй улыбкой сказала Наташа. — Она никак не может быть женой Коврова.
— Ее похоронили живой, — сказал Загурский. — У нее был летаргический сон... Тюремный врач ошибся... В таких случаях дыхание и пульс очень редкие. Легко можно ошибиться...
— Как же ей удалось спастись?
— На ее счастье, могилу раскопали гробокопатели...
— Разве такое бывает?
— Как видите...
— Я полагала — только в романах...
— В жизни порой случаются такие невероятные истории, о каких не прочтешь ни в одном романе...
— И зачем вам нужна эта несчастная женщина? Если правда все, что вы мне рассказали, она столько пережила... Справедливым было бы оставить ее в покое,— сказала Наташа.
— Я имею поручение заняться ее лечением, с тем чтобы результатом вышеозначенного лечения явилась ее полная и неизлечимая невменяемость.
Наташа многое пережила в жизни, и ее трудно было чем-либо удивить. Но то, что сказал Загурский, даже на нее произвело сильнейшее впечатление.
— Кому и зачем это нужно?! — воскликнула она.
— Нужно генеральше Амалии Потаповне фон Шпильце. Бероева — свидетельница ее преступления, и пока она дееспособна, над Шпильце висит топор правосудия... Другое дело, если ее признают невменяемой.
— Так, значит, все, что утверждала на суде Бероева, правда?
— Истинная правда, — подтвердил Загурский.
— И вы выполняете поручение генеральши?
— Я взял у нее двадцать пять тысяч задатка...
— Вы… вы попытаетесь это сделать?! — не веря этому и все же боясь ответа, спросила Наташа.
— Наталья Алексеевна, скажите по совести: похож я на человека, который может такое сотворить?
Наташа глядела на Загурского, и смешанные чувства терзали ее. С одной стороны, Платон Алексеевич вызывал у нее безграничное доверие, ему хотелось верить, было немыслимо представить его исполнителем злодейского плана; с другой — жизнь научила Наташу никому и никогда не доверять...
— Но вы же взяли задаток, — тихо сказала она.
— Это ровным счетом ничего не значит...
— Платон Алексеевич! Перестаньте загадывать загадки... Деньги просто так не платят. Тем более — большие деньги... Я — на краю... Все это может плохо кончиться и для меня, и для вас...
Они стояли друг против друга не отводя глаз. И говорили они совсем-совсем тихо, но каждое сказанное слово терзало их барабанные перепонки, гремело, как звук многопудового колокола.
— Я хочу отправить генеральшу Амалию Потаповну фон Шпильце в каторгу, — отделяя каждое слово, сказал Загурский. — Я хочу видеть ее в арестантской робе и кандалах... Я хочу тогда заглянуть ей в глаза.
Наташа тяжело опустилась на стул... Еще мгновение назад она готова была встать на защиту Бероевой, хотела прямо сказать Загурскому, что помешает ему привести в исполнение его план... Теперь же все перевернулось, и поверить Платону Алексеевичу стало еще более трудно.
— Зачем вам это? Что сделала вам Шпильце?
— Лично мне она ничего не сделала... Она виновата в смерти моего единственного друга. Его убил Владимир Шадурский, но Шпильце — истинная виновница его гибели...
Платон Алексеевич замолчал, и в комнате повисла зловещая тишина. Наташа ждала разъяснений...
— Еще в университете я близко сошелся с одним студентом. Трудно было представить людей более разных, чем мы с ним. Он — замкнутый молчаливый немец, фанатически влюбленный в науку, я — жадный до жизни разночинец, гуляка и пьяница, нигилист и революционер. Но я, как и он, любил медицину. Нам было интересно разговаривать и еще интересней молчать. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. После окончания университета судьба разбросала нас: он остался в Петербурге, я уехал в Москву... Но мы регулярно переписывались, а два раза в год непременно встречались: в день моих именин и его дня рождения. Генеральша втянула его в грязное дело, он совершил проступок, за который потом не смог простить себя... У этого немца была честь и достоинство. Да разве только мой друг и Бероева на ее совести?! У этой женщины руки по локоть в крови... Ее нельзя оставлять на свободе... Ее непременно нужно засадить в клетку. Иначе будут новые жертвы...
— Хорошо... Допустим, вы правы... Но причем тут Бероева?... Ее боится генеральша, но вам-то она зачем? — грубо спросила Наташа.
— Мне надо убедить ее вернуться в Петербург и дать показания против Шпильце... Кроме ее показаний у меня есть дневник доктора Катцеля.
— Шпильце очень богата, она откупится...
— Она уже не так богата, как об этом думают. Ее репутации нанесен урон, ей пришлось закрыть пансион для девиц, которых она продавала богатым развратникам. А расходы растут... Здесь есть и моя скромная заслуга...
— Ковров не поверит вам, — после небольшого раздумья сказала Наташа.
— Помогите мне убедить его...
— Я?— удивилась Наташа. — Ковров прекрасно знает, что я подсылала к нему убийцу... Мои хлопоты будут иметь обратный результат.
— Мне почему-то кажется, что вы сможете убедить его помочь мне. Теперь, когда вы все знаете...
— Почему вы не рассказали мне все раньше, еще в Петербурге? — прервала его Наташа.
— Я боялся, что вы не поверите мне...
— Я могу не поверить вам и сейчас...
— Но вы ведь видите, что я говорю правду... Наташа ничего не ответила, неопределенно
пожала плечами.
Дом Ковровых. Швейцария.
В это время семья Ковровых тоже сидела за ужином. Глаша уверенно хозяйничала, покрикивала на детей, которые, как всегда, шалили за столом.
Юлия Николаевна и Ковров сегодня против обыкновения были неразговорчивы, и Глаша тревожно посматривала то на Бероеву, то на Сергея Антоновича, пытаясь понять, что между ними произошло, какая кошка меж ними пробежала.