Развязка петербургских тайн
Шрифт:
Ей продолжали присылать по утрам букеты, но тон записок при букетах стал неуловимо меняться, становясь все более фривольным и откровенным. Одни назначали ей встречи в сомнительных местах, другие предлагали стать хозяйкой в пригородном имении, третьи откровенно приглашали в содержанки.
Постепенно Наташа впала в странное душевное состояние. Она перестала выходить на улицу, перестала принимать у себя... Целыми днями напролет бесцельно бродила по своему номеру в гостинице Демута. Ночью не могла заснуть, продолжая как маятник ходить туда-сюда по комнате, громко разговаривая сама с собой. В несколько месяцев она страшно похудела. Обед ей приносили в номер, но почти всегда уносили нетронутым:
кусок хлеба, ломтик ветчины, а иной раз и вовсе ничего не съедала она за день. Кончились деньги... Она стала продавать драгоценности. Отдавала их за пустячную цену коридорным, посыльным.
Однажды ночью Наташа достала из секретного ящика секретера пузырек синего стекла... Это был тот самый пузырек с сонными каплями, которые давала она старой Чечевинской перед тем, как похитила из шкатулки все деньги и ценные бумаги княгини. Деловито вылила весь пузырек в стакан и залпом, как пьют в России водку, выпила.
Так оказалась она в палате Обуховской больницы.
Чечевины. Саратовском губерния.
Утром приехала из города Долли и привезла последние губернские новости: назначен бал у губернатора, будет лотерея в пользу странноприимных домов, губернатор ознакомился с последней пьесой господина Соллогуба и дал добро на постановку...
Целый день шел проливной дождь, и Долли пришлось остаться у Чечевинских, потому что дороги развезло и ехать в город было опасно.
Поздним вечером все собрались в гостиной. Маша и Долли разучивали дуэт, который, по словам Долли, еще не слышали в петербургских гостиных; ее отец, Данила Шеншеев, приобрел ноты у автора, за что благодарный композитор написал ей собственноручное посвящение.
— Впрочем, за деньги, которые дал ему мой папа, можно было написать и более чувствительные слова, — съязвила Долли по обыкновению.
Анна пыталась аккомпанировать, но у нее было мало практики, и она часто ошибалась. Дуэт никак не складывался. Ваня тихо сидел в уголке и, как всегда, что-то рисовал в альбом. Николай расположился с книгой на диване, но не читал, а с улыбкой наблюдал за племянницей и Долли.
— Сегодня у нас ничего не выйдет, — сказала Маша и неожиданно заявила:
— Давайте устроим танцы! Мамочка! Милая! Сыграй нам что-нибудь. Ну, хоть полечку... Ваня совершенно не умеет танцевать, а скоро бал у губернаторши...
Она подбежала к мужу, отобрала у него альбом:
— Нельзя же быть таким увальнем... Хочешь, чтобы я весь бал простояла в углу, как провинившаяся гимназистка?!
— Этого, дорогая, не случится... В прошлый раз у тебя от кавалеров отбоя не было... И военные, и статские...
— А я хочу танцевать с собственным мужем... Маша выволокла Ивана на середину комнаты, поставила ему нужную позу.
— Мамочка! Играй...
— Пусть Долли играет. Я этой вашей новой музыки не знаю...
— Нет! Долли будет танцевать с дядей Николя. Николай замахал руками, но Долли идея очень понравилась. Она присела перед Николаем в низком реверансе.
— Позвольте, сударь, пригласить вас...
Николай поднялся, смущенно отнекиваясь:
— Что же вы, право, со мной делаете?! — ворчал он. — Я последний раз лет двадцать назад по паркету прыгал... Нет, увольте! Народ только смешить.
Долли и Николай стояли друг перед дружкой, и Николай не решался положить руку на талию Долли. К ним подскочила Маша.
— Дядюшка, так не пойдет... Вы учились в корпусе, а потому должны замечательно танцевать. Ваню можно извинить... Его танцам не учили...
— А вот и нет, — сказал Ваня. — Меня майор Спица учил...
— Какой майор? — спросила Маша.
— Я же тебе рассказывал... Отец отдал меня отставному майору, можно сказать, на воспитание, а он жил тем, что детей нищим в аренду сдавал... Чтобы лучше милостыню подавали... По двадцать копеек за ребеночка... А за тех, у кого язвочки или болячки, брал до сорока копеек в день. Меня же он жалел... Танцам учил... Чтобы я босой возле слепого музыканта плясал, а потом деньги собирал...
Маша сморщилась, как от сильной боли, зажала уши руками и заметалась по комнате.
— Прекрати! Немедленно прекрати! — хрипло сказала она. — У всех у нас есть что рассказать... Только мы никогда не делаем этого... Нельзя возвращаться в прошлое... А ты им живешь... Ты не хочешь жить новой жизнью!
— Извини... Я не хотел... Так вышло, — сконфузился Ваня.
— Господи! Так хорошо было... Как ты умеешь все испортить...
Анна взяла дочь за плечи, прижала к себе, еле слышно сказала:
— Возьми себя в руки. Не говори ничего, о чем потом будешь жалеть...
В комнате стало тихо и потому громче стал шум дождя, усиливающийся порывами ветра, да лай собак. Они словно взбесились, лаяли остервенело, гремели цепями. Николай позвал Степана.
— Слышишь? — спросил он.
— Слышу, как не слышать, — ответил Степан. — Может, зверь какой к дому пришел?
— Может, и зверь, — согласился Николай. — Людям скажи, чтобы из дому не выходили. Собак распорядись с цепи спустить.
— Слушаюсь, барин... Анна подошла к брату:
— Тебя что-то беспокоит, Николя?
— Нет... Для беспокойства нет никаких оснований. — И после паузы добавил: — Это разве что беспокоит...
Дождь усилился. Угрожающе скрипели деревья. Порывы ветра швыряли струи дождя в окна, и тогда казалось, что кто-то бросает в них горсти мелких камней.
Князь Николай разбирал бумаги... В государственной опеке имение пришло в полный упадок. Леса были вырублены, поля без должного ухода превратились в неудобья, хозяйственные постройки развалились... При выходе в отставку Николаю была пожалована довольно крупная сумма, но она неумолимо таяла. Все требовало денег: покупка племенного скота, ремонт дома, посадка лесов... Дорого стоила затея строительства школы для крестьянских детей, но Николай никогда не позволил бы себе отказаться от нее — ему казалось, что это будет предательством по отношению к памяти отца.