Реалити-Шоу

Лятошинский Павел

— Что за платье? Не видел его раньше.

— Ты много чего не видел, — отвечаю слегка язвительным тоном. Как-никак ждала его на остановке ночью чёрте где (по официальной версии), должна же пообижаться для проформы. — Конкретно это платье Светино.

При упоминании Светы Серёжа поморщился, подкатил глаза, изобразил рвотный позыв.

— Нужно будет вернуть, оно мне порядком надоело.

— Да уж, верни, — покосился он на меня брезгливо, — и макияж у тебя слишком броский. Не люблю, когда ты так красишься.

— Буду знать. Что-нибудь ещё?

— Вроде бы всё, — простодушно ответил Серёжа после недолгого раздумья, совсем не поняв риторического вопроса.

Дома

ни платье, ни макияж уже не казались ему вызывающими или какими-то не такими, отталкивающими. В коридоре, даже не позволив разуться, он впился в меня поцелуем, ласкал, гладил, небрежно сжимал каждую выпуклость на моем теле попарно и по отдельности. Там же мы разделись, побросав вещи на пол, и продолжили ласкать друг друга уже под горячей струей душа. Это были совершенно новые ощущения, безумно увлекательный опыт, который на следующий день мы повторили дважды. Но именно тот раз запомнился, и именно его я вспоминаю всякий раз, лаская себя в ванной. Как жадно он мылил мою спинку, как прижимался всем телом сзади, хватал левой рукой грудь, правой гладил живот и, опускаясь ниже, не останавливался, пока у меня хватало силы стоять на ногах. Как только колени начинали дрожать, он нежно покусывал мочку ушка и бешено рыча, опускался поцелуями к шее и плечам.

Обессиленными мы повалились в постель, я, как обычно, ближе к краю, а Серёжа к спинке дивана. Он просунул руку под мою голову, второй рукой обнял, постепенно наши вдохи и выдохи становились синхронными, убаюкивали, и ничто не нарушало этой гармонии. Стыда за свидание с Геннадием я не испытывала, как и за свое обещание следующей встречи. Просто не думала о нём, словно никогда и не встречала. Та ночь с Серёжей запомнилась мне на всю жизнь, она была лучшей, она была одной из последних.

Глава восьмая

Понедельник зашипел, заискрился и задымился, как бикфордов шнур. Безобидные на первый взгляд случайности переплелись в одно сплошное недоразумение.

Кофе, который я себе варила, сбежал. Он долго не закипал, а стоило на секунду отвлечься, как содержимое турки мгновенно забурлило, заклокотало в узком горлышке, и густая чёрная пена, перемахнув через край, разлилась по всей поверхности плиты. Конфорка потухла. Резко схватив тонкую ручку, ниже её деревянной части, я сильно обожгла палец. Сгиб между фалангами покраснел и надулся волдырем, причиняя адскую боль. Как назло, в аптечке не оказалось ни специальной мази, ни бинта, а последней упаковкой лейкопластыря я обклеила мозоли на ногах ещё в субботу. В итоге, лечение ожога свелось к потрясанию пальцем в воздухе и грязным ругательствами, таким, что даже суровые матросы северного флота позавидовали бы моему словарному запасу.

Денег нет. Серёжа не оставил ни копейки, а Светино платье, которое я просила отвезти в химчистку, — оставил. О том, чтобы вернуть вещь без чистки и речи быть не может, а стирать такую красоту хоть руками, хоть в машинке — преступление. Пришлось самой, натертыми ножками топать в Дом быта. Но и там ждала неудача.

— Работаем только по предоплате, — заявила потная тётка в застиранном халате и таком же чепчике. Реденькие химические завитки обесцвеченных волос выбивались наружу и казались тоже застиранными.

— Расплачусь, не переживайте. При получении непременно расплачусь, да ещё и сверху добавлю, — настаивала я. Сзади напирала толпа готовых платить вперёд клиентов химчистки, но и я не сдавалась. — Это очень дорогая вещь. Гарантированно вернусь за ней и сполна рассчитаюсь.

— Расплатится она, как же, рассчитается, — фыркнула тётка, — а если не расплатишься? И на кой мне сдалось твоё барахло?

Что с ним делать-то? Тут уже вещевой рынок скоро можно будет открывать из оставленных вещей, так те хоть оплачены вперёд. А за хранение кто заплатит?

— Что ж мне его назад нести что ли?

— Неси куда хочешь, — ворчали за спиной, — будто у нас своих дел нет.

Несолоно хлебавши пробивалась к выходу.

— Что за ажиотаж? — спросила единственную девушку в толпе, которая не скалилась ехидно мне в лицо.

— Так первое ж сентября скоро, — пролепетала она, смущаясь, и тут же осведомилась у толпы, кто крайний. Ответа не последовало и собеседница моя, предприняв робкую попытку прорваться к приемщице, ввязалась в перепалку со злобной массой.

В холодильнике пусто. Две куриные ляжки размораживаются в кастрюле, закатанная банка свиной тушенки, да пакетик квашеной капусты. С окорочками всё понятно, к вечеру оттают. Похоже, у Серёжи на них есть планы, но даже если это не так, быстрый способ приготовить мясо я не знаю, а к долгой возне душа не лежит. К тому же, кушать хочется сильно и сейчас. Свиная тушенка — корм для Серёжи. Для меня же, смалец, покрывающий это яство шапкой, как снег горную вершину, с недавних пор имеет горький вкус несбывшейся мечты. Остаётся капуста. Отжав голыми руками рассол, я живо ощутила резь и острую боль в месте ожога. Промыла рану под струей холодной воды. Поплакала. Вернулась к капусте. «Нежели я настолько бестолковая, что не могу ни кофе сварить, ни капусту достать из пакета», — думала я, нарезая луковицу особенным методом, подсмотренным у Ниночки. Метод гениален своей простотой. После того, как шелуха очищена, нужно срезать жопку, (это там, где корешки), а другую часть, где стрелка, не трогать. Далее, разрезать луковицу пополам, плоской стороной положить на разделочную доску и резать, удерживая заготовку за шейку. Восемь лет в «Аграрном вестнике» всё-таки прошли ненапрасно, ну кто ещё может похвастаться, что знает специальный термин, обозначающий сужающуюся часть луковицы? А я знаю — шейка.

Мои половинки луковых колечек получались ровнее и тоньше, чем у Ниночки. «Ученик превзошёл учителя», — загордилась я в момент, когда полоснула ножом по кончику указательного пальца. Кусок ногтя со щелчком отлетел в капусту, на дощечку хлынула кровь. Я взвыла от чудовищной боли и злости на себя, такую неуклюжую и беспомощную. Швырнула мисочку с капустой в мусорное ведро, со злостью пнула его ногой, оно перевернулось, и всё содержимое веером разлетелось по полу. Зажав в руке кухонное полотенце, я сползла по стенке, присела на корточки, разрыдалась взахлёб, сморкаясь в окровавленное полотенце, и им же вытирая слёзы.

Долго просидела, скрючившись. Колени затекли и болят. Кровь на пальце запеклась. Порез совсем не глубокий, а лилось как с поросёнка на бойне. Израненная и опустошенная, я заставила себя встать. Голова закружилась, потемнело в глазах. Держась за стол, стою, глубоко дышу, прихожу в себя. Разумно было бы немедленно пойти в комнату, лечь, укрыться с головой, поспать или хотя бы попытаться, но едва ли я смогу уснуть, зная, что повсюду разбросан мусор и стол заляпан кровью. Глаза боятся, веник метёт мусор в кучку, затем на совок и в ведро. Стол оттёрла, плиту помыла. Кухня сияет чистотой, словно и не было тут никакой кровавой драмы. Чувство голода притупилось. Скорее всего, включилась какая-нибудь защитная реакция организма. Мозг так решил, что от голода я не умру, в то время как очередная попытка приготовить хоть что-нибудь добром не кончится. Те же охранительные функции организма велели отправляться на диван, прилечь и тихонько скулить, подпиливая обрубок ногтя.