Реальность и мечта
Шрифт:
Без постижения своего времени актер не сможет полностью раскрыться, ибо суть его профессии именно в том, что он через свое творчество это время раскрывает. Понять время, заговорить на его языке, ощутить его требования, услышать его пульс и через него понять содержание жизни — наиглавнейшая забота и мука художника. Без этого не достучаться до того зрителя-со- временника. Это и означает родиться в свое время.
От чего только не зависят актер и его творческая жизнь! Однако актерская профессия не основана на одной зависимости. Напротив, когда актер на сцене и тысяча зрителей не отрываясь в молчании смотрит и слушает его весь вечер — разве он не владыка театрального зала? Разве актер в лучших своих работах не владеет сердцами и умами зрителей? Но он должен пройти множество испытаний, чтобы завоевать это право — право на внимание и время людей. И естествен этот жестокий «дарвиновский»
С другой стороны, театр в основе своей — это праздник. Так понимал его Вахтангов, так понимаем его и мы, вахтанговцы.
Но праздник состоится лишь тогда, когда на сцене есть открытие — либо новая, свежая, глубокая мысль, свой особый, небанальный взгляд на общественно важную проблему и ее решение, либо острое чувство и сопереживание ему, либо новый, выхваченный из жизни, нестандартный характер.
В этом смысле Вахтанговский театр, мне думается, оказал влияние на творческий путь ряда наших театров. Не только в Москве, но и во многих других городах России плодотворно работают выпускники вахтанговской школы, утверждая на сцене «театральность подлинную и здоровую, очищенную от всякой пошлости». Некогда Евгений Багратионович Вахтангов понимал революцию в искусстве как беспрерывный процесс движения жизни, совершенствования творческих сил человека: наш театр родился непосредственно из Третьей студии МХТ, из жажды сценического обновления, которой был полон ее вдохновитель и гениальный театральный реформатор Константин Сергеевич Станиславский. Очевидно, что концепция Вахтангова дала богатые всходы, коль скоро наша театральная школа заняла достойное место в отечественной культуре.
Для меня, актера и художественного руководителя Театра имени Вахтангова, вполне естественно желание рассказать как можно больше о своем родном доме. Обычно, вспоминая о прошлом, говорят нечто вроде «сколько лет отдано театру». А я хочу сказать по- иному: сколько лет он подарил мне! С 1950 года, а если взять мою учебу, в Щукинском училище и, даже прежде того, знакомство с вахтанговской школой в Омском облдрамтеатре, я черпаю творческие силы из запасов вахтанговского юмора, жизнелюбия, из неповторимого театрального празднества «Принцессы Турандот».
Чего только не происходило со мной и театром за этот немалый срок! Будь такая возможность, я бы, наверное, многое пересмотрел в моей жизни. Но одного я бы точно не стал менять: самого главного, того, что я однажды пришел в этот дом или, точнее говоря, меня пустили в него мои учителя и наставники. И сейчас по истечении лет я ничуть не менее счастлив, чем когда-то, попав в коллектив Театра имени Вахтангова. Потому что жизнь без него для меня немыслима.
Именно в этом театре я неоднократно был свидетелем и участником того, как спектакли совпадали со временем. Казалось бы, сыграли спектакль — и все. В лучшем случае он останется, если того заслуживает, лишь в памяти видевших его зрителей, в их чувствах да в высказываниях критиков. Однако есть в этой сиюминутности и нечто вневременное. Потому среди прочих искусств театр — поразительное явление: какую бы древность ни играли на сцене актеры, хоть древнегреческую «Орестею», она будет живой и актуальной именно сегодня, а если повезет, то предугадает и предчувствует завтра.
У нас в Вахтанговском еще в советскую эпоху в одном и том же прочтении около четверти века шел «Идиот» Достоевского. С каждым годом Мышкина все пронзительнее и человечнее играл Николай Гриценко — актер неистощимого виртуознейшего таланта, Настасью Филипповну — неувядаемо прекрасная Юлия Борисова, у меня была роль Рогожина, которого можно изобразить человеком вне возраста. А состав исполнителей в других ролях постепенно изменялся. И, казалось бы, почему не играть спектакль и дальше. Ведь роман Достоевского нисколько не потерял в гениальности и звучал по-прежнему, обжигая своей правдой и мукой. Однако постановка, не менявшаяся по своей форме, по решению, неумолимо старела. Да, спектакли тоже стареют, как всякий живой организм. Пусть этот процесс сложен и трудноуловим — он неизбежен. Ведь изменяются не только актеры, изменяется зритель. Что-то новое зарождается в обществе, отмирает одно направление, появляется другое. И время требует новой формы для прежнего содержания. Что это именно так — подтвердилось впоследствии, когда спектакль сняли, а потом восстановили уже с другим Мышкиным — актером Карельских. Спектакль получился вялым, ржавым.
В соответствии своему времени — и великая сила театра, и великая его уязвимость. Сила в том, что он и не может не быть современным. Он современен по банальной причине, что люди, играющие классику — Софокла, Шекспира, Шиллера, Грибоедова, играют ее именно здесь и сейчас! Пусть сюжет взят из минувшего, но актер-то из настоящего, и он полон заботами, страхами и сомнениями, присущими его современникам.
Все чувства он выносит на сцену. Потому что инструмент актера — он сам, его мозг, пластика его тела, мимика его лица, интонации его голоса, его живая душа. И все это принадлежит действительности.
Каким бы великим ни был артист, он есть сегодня, а завтра, может статься, его уже нет…
Отпечатанная книга, музыкальная партитура в нотной тетради, написанная картина — это произведения, созданные на века. В разные эпохи их можно воспринимать по-разному. Но овеществленное искусство неизменно, и однажды оно вновь может оказаться востребованным и модным. Так произошло с Ван Гогом, чьи работы не были признаны при жизни мастера, а потом вдруг стали неотъемлемой и важной частью мирового изобразительного искусства. Время будто обтекает картины, оно не нарушает их первозданного покоя. Оно может быть злым для автора, например для Шостаковича, многие вещи которого так и не прозвучали в оркестровом исполнении при жизни композитора. Но немые до времени нотные знаки сохранили вложенные в них гармонии и диссонансы, не обветшали сосредоточенные в них мысли и чувства. И, взяв в руки музыкальный инструмент, их всегда можно востребовать, воскресить. Книги Гомера, Пушкина, Блока можно перечесть… Иное дело театральная роль как произведение самого актера. Изменился он, ушел из жизни, и с ним исчезло его, пусть даже гениальное, творение. И в этом величайшая слабость театра.
Кто из ныне живущих видел, как играла Ермолова? Мало кто. помнит, как выходил на сцену Качалов! Даже если из нынешних молодых актеров кто-то внезапно ушел из жизни — вместе с ним уйдут его роли, если они не были зафиксированы в кино или на телевидении. Еще несправедливее, когда игра выдающихся актеров прошлого в старых фильмах с сегодняшней высоты кажется наивной и бесталанной неискушенному зрителю, который легко забывает о том, что такая игровая манера была продиктована именно эпохой, именно готовностью тогдашнего зрителя к восприятию роли. Конечно, нынешний актер не может играть так, как играли сто лет назад. Он не сумеет, не захочет этого, ибо изменяются представления людей о театральной эстетике. Мне довелось прослушивать грамзаписи Ермоловой, великой Ермоловой, гениальной Ермоловой, но я воспринимал это тремоло, эту вибрацию голоса, вибрацию чувств как преувеличение, и это преувеличение звучало чуждо для меня. Даже Василия Ивановича Качалова, несмотря на его чарующий божественный голос, несмотря на раздолье его интонаций, уже сложно воспринимать: сегодня стихи так не читают, сегодня читают по-иному. Это совсем не значит, что вчера было хуже, играли хуже, просто время меняет театр. И если б была такая волшебная машина, которая могла бы начертить амплитуду театральных ответов на запросы жизни, получилась бы чрезвычайно своеобразная, неповторимая диаграмма.
Мне самому мучительно смотреть свои фильмы. Особенно старые. Как я играл тогда, я ни за что не играл бы сейчас. Дело не в особой требовательности художника, а в том, что меняются Мир и мое восприятие мира. Так что обмануть требования времени какими-то частичными поправками, заменами, подмалевками в театре просто невозможно. Недаром спектакли классического репертуара всегда прочитываются театрами заново, то есть новыми глазами в каждую новую эпоху, на очередном повороте времени. Это первостепенное дело для режиссеров и художественных руководителей, способных сплотить труппу в неповторимый творческий организм и поставить перед ней достижимые цели. А рядом возникает вторая злободневная задача — воспитание молодого поколения актеров, которое не только осовременит любую пьесу для зрителя, но также сделает это в рамках определенной театральной традиции.
Быть может, самая притягательная сила театрального искусства — в его неизменном соответствии времени. Да, театр живет в потоке времени, он не может остановиться и ждать благоприятной погоды. Ведь не может остановиться изображение в зеркале, глядящем в мир. Оно может только исчезнуть, если зеркало будет разбито. Даже небольшая задержка для театра — это смерть. Поэтому так мало для него значит уход отдельных, пусть даже выдающихся, актеров. Жестоко? Конечно! Но мавр сделал свое дело. Он может уйти.