Реальность и мечта
Шрифт:
Признаюсь, это было нелегкое испытание — что-то от монашеского послушания. Также стоит учесть, что Михалков не терпит приблизительных решений, он жестко и беспощадно относится к недостаточно профессиональному исполнению роли. И это тоже порог, через который нелегко было перешагнуть. У нас в кино, к величайшему сожалению, в адрес актера куда чаще, чем «не верю», слышится «гениально».
Такая поверхностная, а порой подлая похвала сбивает с колеи даже серьезного актера. Покричали ему в мегафон «гениально», прочел он две-три рецензии, где его работу хорошо отметили, и, глядишь, забронзовел, стал похож на говорящий монумент, и уже ничего живого нет в его творениях, а ему все кричат «гениально», и трудно противостоять такому потоку
А я на съемках «Без свидетелей» попал в атмосферу творческой Спарты, где выживает только сильный и крепкий. Не стони, не уставай, знай текст назубок, смело и с доверием иди на любые пробы и ищи, ищи единственно верный вариант! Когда же хотелось плюнуть на все и сыграть легче и понятнее, пойти по проторенной дорожке, беспощадный Никита начинал злиться и ругаться, не жалея правдивых оценок качеству моей актерской работы, и я стиснув зубы соглашался с ним. И опять начинались бесконечные репетиции.
Это трудный, но единственно возможный путь в искусстве. Мое суждение могло бы показаться банальным, если б не настоящая беда — все эти усредненные «нормально», которые по- прежнему бытуют и приносят великий вред нашему искусству. Принцип «ночью все кошки серы» не подходит к профессиональному труду, слишком оно индивидуально и избирательно, и не каждый способен сделать творчество ремеслом, а тем более мастерством. Но еще больший вред искусству наносит существог вание в нем клана «неприкасаемых»; есть у нас такие мастера, их почему-то развелось очень много, о которых не принято говорить не то что в критическом, а даже в сомневающемся тоне. Будто незыблемое табу наложено на их имена. И, как мне кажется, есть в этом настоящая языческая дикость. Даже река начинает зацветать, если ослабло ее течение… Ну а в работе над фильмом «Без свидетелей» было не течение, а бурный поток. И приходилось больно стукаться о подводные камни, но движение в этом потоке было освежающим. Однако наступал момент, когда Михалков понимал, что иные его требования создают излишнюю напряженность, которая только мешает, а не помогает актеру работать, — и тогда шли в ход шутка, чаепитие и отдых.
Монологи, этот откровенно театральный прием, были перенесены из пьесы в условия кино и требовали предельной правды. Естественные и привычные в театре, они могут оказаться неестественными и фальшивыми на экране. Там же крупный план, где малейшая ложь, неверная мимика выдают актера с головой. И долго мы бились над тем, чтобы чужеродный для кино прием обрел искренность, и выразительность, и, главное, право на жизнь.
Вообще это была во многих отношениях необычная картина. Начать с того, что работу над пьесой «Без свидетелей» мы начали… в театре.
Дело было так. Как-то, пробегая по бесконечным коридорам «Мосфильма», я столкнулся с Никитой Михалковым, и он мне: «Как жизнь?» — «Ничего». — «Что делаете сейчас?» — «Снимаюсь». — «А в театре?» — «Играю, ищу пьесу». — «А я мечтаю поставить спектакль в театре. Хорошо бы в вашем театре, я ведь начинал в Щукинском училище!» — «Неплохо было бы». На том и разбежались.
Прошло время, и как-то в журнале «Театр» я прочел пьесу Софьи Прокофьевой «Без свидетелей». Она показалась мне интересной, и я, вспомнив о нашем случайном разговоре с Михалковым, позвонил ему. Он, в свою очередь, прочитав пьесу, согласился ставить спектакль, и мы приступили к репетициям. Репетировали упорно и почему-то нескладно. Но однажды Никита пришел в театр необычайно взволнованный и напряженный. «Дело в том, что мне предложили снять фильм по этой пьесе. Два актера, одна декорация. У студии остались деньги. Думаю, мы сможем. А главное, есть возможность и фильм снять, и спектакль сделать. И может быть, одновременно выпустить. Представляете себе, как это заманчиво?»
Только скоро сказка сказывается, да не скоро
; i Сложнейшей проблемой для съемок стала одна декорация, притом декорация очень скупая, в которой движутся лишь два персонажа. Ну что можно найти интересного в квартирке с двумя смежными комнатами и совмещенным санузлом? Оператор Павел Лебешев, художник Александр Адабашьян и сам Никита Михалков проявляли прямо-таки виртуозную изворотливость, чтобы в четырех типовых стенах найти новый ракурс, неожиданный угол зрения. И надо сказать, что с этой задачей они справились на удивление изобретательно и виртуозно. Сняли. Картина вышла.
И тут началась редкостная разноголосица оценок! Некоторые зрители писали, что правильно мы сделали, изобразив в одной из ролей мерзавца и подонка. Какая-то женщина даже написала, что это живой портрет ее бывшего мужа. Но большинство писем, которые я получил, были полны злобы и несогласия. Характерно, что оценки больше относились не к роли, а к исполнителю. Содержание писем было примерно следующим: «Как вы, Ульянов, смели играть такого подлеца. Вот теперь вы открылись во всей своей красе и сущности!» И тому подобное…
Любого человека оскорбления выводят из равновесия. В течение своей жизни мне не раз приходилось незаслуженно получать их, тем более что моя профессия публична и, к сожалению, способствует этому, но привыкнуть к гадости невозможно. В ответ опускаться до низости нельзя, однако некоторые разъяснения по поводу подобных посланий совсем не хочется, — а приходится давать. Это не в защиту собственного «я», это для уяснения вопроса, что смеет, а чего не смеет делать актер. Да, поговорить более или менее обстоятельно о взаимоотношениях актера со зрителями, взвесить справедливость их оценок и пристрастность, разобраться в их суждениях, то серьезных и доказательных, а то скоропалительных, необходимо. И ниже я посвящу этому вопросу целую главу.
Одна из моих горьких и странных работ — главная роль в фильме «Егор Булычов и другие». Иногда мне кажется, что не было такой картины, не было мучительных поисков своего пути в создании этого характера, не было той предельной усталости, которую я ощущал во время съемок, потому что съемки совпали с выпуском в Театре имени Вахтангова спектакля «Антоний и Клеопатра». Остались только недоумение и обида.
Я уже не раз отмечал, что актера сковывает множество обстоятельств. Но когда видишь причину провала или зрительское не-* понимание твоего замысла, то в этой ясности есть хоть адрес; по которому можно направить свой гнев, свою боль или свое согласие с критикой.
А с «Егором Булычовым» произошла обидная и непонятная история. Я бы сказал, картину «замолчали». В прокат на советские киноэкраны ее пустили самым минимальным тиражом и в самые невыгодные часы. Ну разве кто-нибудь пойдет в кино ни свет ни заря? А в Ленинграде я видел своими глазами, как единственным сеансом, в девять утра, шел этот фильм. Почему? Не знаю. Знаю только, что ныне известный и популярный режиссер Сергей Соловьев тогда был всего лишь молодым и подающим надежды. Но уже тогда он был талантлив, поэтому задумал решить классическую пьесу Горького по-своему. А я также по-своему пытался сделать роль Булычова. Не потому, что мы желали быть оригинальными, ни на кого не похожими, а потому, что время диктует новые взгляды на привычные образы. Нам казалось, что в 1972 году важно не столько громить мерзости того мира, который не принимает Булычов, а понять, откуда и почему так часто и так густо рождаются эти мерзости. И Булычов, умирая, мучительно жаждет понять, почему так дико живет улица, на которой он родился.