Реальность сердца
Шрифт:
— Фьоре, когда вы назначите наследника? — с этим вопросом Реми обращался уже в седьмой раз.
— Когда пойму, кто может им стать.
— Да назначьте же хоть кого-нибудь! Неровен час, случится с вами что-нибудь — и кто возглавит дом?
— Я назначу вас, Реми, — вполне серьезно пообещал герцог Алларэ. — Во-первых, наследником вы быть можете и по обычаю, во-вторых, я не собираюсь следовать всем обычаям.
— Это я помню, — взгляд блеснул злой зеленой молнией.
— Вы можете считать меня предателем или изменником, но вы сделали меня герцогом, и пока я герцог, варварства я не допущу, — отрезал Фиор. — Как в Скоре больше не сжигают ведьм, так в Алларэ больше не будут убивать тех, кто привез тело мертвого воина. Реми промолчал; слишком хорошее у него было чутье, чтобы не распознать заранее, к чему скатится разговор: к выяснению, кто именно виноват в смерти Рене, а позицию своего герцога предшественник если и не знал дословно, то мог догадаться по тому давешнему разговору, когда порой забывавший о границах и правилах Алессандр бросил Реми в лицо: «Это вы виноваты и никто больше!», а Фиор не стал его одергивать. Вместо того обоим пришлось усмирять Сорена и Алессандра, едва не вцепившихся друг другу в глотки: Кесслер не мог спокойно слышать ни одного резкого слова в адрес своего кумира, а младший Гоэллон до того не любил врать, что слишком часто резал по-живому. Юноши перессорились на целых три дня; помирил их тихоня Андреас, который, оказывается, умел быть и не таким уж тихоней. Досталось обоим вровень — и за неподобающее поведение при старших и в их адрес, и за бездумную готовность расплеваться с другом вместо того, чтобы понять его. Фиора порой посещал соблазн выбрать наследником именно Андреаса, но такого фокуса родственники и вассалы не поняли бы. К большому-большому сожалению господина герцога Алларэ, которому слишком уж часто казалось, что бывший лекарь, в одночасье возведенный в достоинство благородного человека — единственный, на кого можно не только во всем положиться, но и чьим суждениям в сложных моральных вопросах можно доверять больше, чем себе самому… Только вот нельзя было полагаться на другого, жить его умом.
— Женились бы вы уже, — вздохнул Реми. — И вопрос бы решился сам собой.
— На ком же? — жениться рано или поздно придется, конечно; выгодная партия, интересы герцогства и страны, тому подобные соображения… Фиор размышлял об этом с цинизмом, который удивлял его самого. Он не сомневался, что у него хватит терпения и порядочности, чтобы быть к супруге добрым, но — едва ли более того. Ему нужна была одна-единственная женщина, которая умерла, потому что у господина Ларэ не хватило дерзости отнять ее у собственного отца. А как просто было — влезть в окошко, оказаться на пару с девицей Агайрон в положении, достаточно двусмысленном для того, чтобы ее благонравный батюшка увидел единственную возможность спасти честь дочери… Мио бы помогла; но обоих он потерял.
— На ком? — брови Реми поползли по лбу. — Фьоре, вы удивительный… — слово «олух» почти прозвучало, но в последний момент господин Алларэ соизволил заменить его на более подобающее «растяпа». — Есть тут одна девица, и вы вдвоем великолепно смотритесь… в кого бы ни пошли дети, они должны получиться отличными наследниками. По крайней мере, в толпе не потеряются уж точно.
— Это вы о ком?! — Фиор опешил, пытаясь разгадать туманный намек.
— О Ханне Эйма, разумеется. Боги послали нам двух чудесных невест в один день, так грешно пренебречь такой милостью. Девица Скоринг пленилась юным Сандре, а Ханна — вами.
— Да с чего вы взяли? — может, касательно рыжеволосой Фелиды Реми и прав, но…
— Вы меня потрясаете, Фьоре. Спросите Клариссу, если мне не верите. И если вы упустите этот шанс, сваляете огромного дурака. Девицы навроде Эйма в нашей стране наперечет, да и не только в нашей. Вы же помните события в день свержения Араона… правда, вы не знаете, что было вечером, когда эта северная красотка выспалась. Вы тогда отправляли гвардию на розыски Скоринга.
— И что же такое было?
— Эта… эта ходячая статуя Матери Милосердной в натуральную величину едва не придушила меня за реплику касательно Араона, — Реми сделал испуганные глаза. — Я вполне невинно пошутил на его счет — а дальнейшее… к счастью, никто этого не видел. Мне не раз доводилось получать от дам по голове, даже вазонами, но оказалось, что букет роз в умелых руках — пострашнее шпаги. И перемежалось это избиение такой выволочкой, словно за спиной у нее стоял дух Старого Герцога. Я, дескать, обязан был спасти вашего младшего брата, еще узнав о его происхождении, а уж коли не сделал тогда, то после того как заметил, что король сходит с ума…
— Однако, — покачал головой Фиор. — Это… действительно необычно для юной девушки. Я поостерегусь к ней приближаться, пожалуй. Если вам досталось розами, мне достанется вазой…
— Вам — едва ли, — усмехнулся Реми. — Вашу доброту по отношению к Араону она оценила вполне.
— То есть, незаслуженно и без малейших на то оснований выдумала нечто для меня лестное, — подвел итог герцог Алларэ. — Придется встретиться с ней хотя бы для того, чтобы рассказать правду.
— Ну-ну, хоть так…
— Мама, герцог Алларэ приглашает меня на прогулку!
Матушка подняла глаза от вышивания и задумчиво склонила голову к плечу, глядя на Ханну.
— Думаю, Фелиде стоит надеть то белое платье, что с зеленым корсажем, оно хорошо сочетается с твоим голубым, — сказала она, прикусывая шелковую нитку, и вновь склонила голову к пяльцам. Ханна улыбнулась. В голове вдруг прояснилось, и весь сумбур, который воцарился там после получения письма, куда-то улетучился. В этом была вся госпожа Эйма, любимая мачеха, а, вернее, мать, единственная, которую знала Ханна. В одну фразу у нее уместились две подсказки и одно весьма важное напоминание: обычай требовал, чтобы незамужние девицы не встречались с благородными людьми наедине. Пренебрегали им разве что в Алларэ, но не в столице и уж тем более не в Къеле — только, несмотря на все это, Ханна запросто забыла бы про правила добропорядочности и репутацию.
Фелида Скоринг, лишившаяся в день переворота дома — сдуревшие горожане сожгли его, впрочем, бывшая фрейлина считала, что произошло это и с разрешения, и по воле самого герцога Скоринга, — поселилась у госпожи Эйма. От приглашений герцога Алларэ и Алессандра Гоэллона она отказалась по подсказке Клариссы, сказавшей, что куда приличнее будет поселиться у них. Матушка, кажется, знала наизусть все тонкости столичных правил хорошего тона — и с удовольствием пренебрегала ими при первой необходимости; однако, в случае Фелиды она таковой не увидела.
— Милая, вам есть где поселиться, не нарушив и самое малое из правил приличий, — напомнила Кларисса. — Не стоит давать никому повода для сплетен. Скорийка молча согласилась — к радости Ханны, у которой появилась первая подруга в чужом, слишком большом и слишком шумном, городе. Рыжая «пчелка» оказалась такой же тихой, рассудительной и загадочной, как во дворце. Половину дня она проводила с Клариссой за вышиванием, другую — или в небольшом саду за домом, на качелях, если погода была ясной, или в беседке, где просто сидела, положив голову на руки, безмолвно и неподвижно, часами напролет. Стоило Ханне задать вопрос, как Фелида с удовольствием отзывалась, поддерживала беседу, но сама ее никогда не начинала.
— Мама, поговори с ней, вдруг она больна? — как-то попросила встревоженная таким поведением Ханна.
— Нет, она вовсе не больна, — улыбнулась Кларисса. — Точнее уж, у вас одна и та же болезнь на двоих. Только тебе хочется бегать, а ей сидеть и мечтать. Вы просто очень разные.
Ханне и впрямь хотелось бегать. Бегать, танцевать, мчаться галопом на любимой гнедой кобыле, не спать до утра, охотиться и то хвататься за вышивку, то за вязание, то упражняться с рапирой — до изнеможения, до боли в плечах. Господин герцог Алларэ, едва обративший на нее внимание, безупречно вежливый и безукоризненно любезный, заставил ее потерять покой и полюбить самые слащавые, самые глупые из романсов. К счастью, Фелида не слишком упрямилась и по вечерам пела, аккомпанируя себе то на лютне, то на клавикордах.
Только вот синеглазому печальному герцогу, кажется, не было ни малейшего дела до страданий северянки…
— Детка, тебе стоило бы насторожиться, если бы герцог Алларэ проводил все время здесь, а не во дворце. Он глава королевского совета. О мужчине, способном пренебречь делом ради самой прекрасной на свете женщины, стоит забыть как можно скорее, — утешала ее Кларисса. — Со временем все образуется, вот увидишь. А если нет — ну что ж, бывает и так. Ты же не побежишь топиться?
— Нет, — смеялась Ханна. — Топиться — это слишком. Но тогда я выйду замуж за владетеля Льяна. Ему, конечно, под шестьдесят, но зато он может пронести меня на руках пятьдесят шагов.