Ребекка с фермы Солнечный Ручей
Шрифт:
– Все это превосходно, Бекки, - ответила ей тетя Миранда, умевшая доказать бесплодность любых возвышенных идей, - но не забывай, что в этом доме есть еще два едока, и ты могла бы предоставить им возможность подавиться, если им этого хочется!
IV
В конце концов миссис Бакстер узнала от миссис Кейм - через которую все сведения непременно просачивались наружу, если только выждать, - что мистер Кейм презирает трусов и, считая Илайшу “маменькиным сынком”, старается “научить” его храбрости.
Теперь Ромашку водил на пастбище Билл Питерс, батрак, хотя всякий раз, когда мистер Кейм был в отъезде,
– Если бы только она не смотрела на нас так страшно, мы могли бы с ней отлично поладить, правда?
– лепетал Пророк, то забегая вперед, то отставая от своей спутницы.
– Ведь она замечательная корова! Дает двадцать одну кварту молока в день, и мистер Кейм говорит, что в этом молоке сливок больше половины!
Жена священника соглашалась со всем этим и думала о том, что если бы Ромашка бросила привычку неожиданно разворачиваться на дороге для того, чтобы пугающе завращать глазами и приподнять увенчанную белыми волосками бровь, то действительно могла бы быть приятной спутницей. Однако при существовавшем уровне развития этой коровы ее общество не было бы желанным даже в том случае, если бы она давала шестьдесят одну кварту молока в день. Более того, когда выяснилось, что Ромашка никогда не проделывает ничего подобного с Биллом Питерсом, миссис Бакстер пришла к выводу, что, пожалуй, коровы более сообразительные существа, чем она предполагала раньше. У нее вызывало негодование то, что Ромашка так нагло пользуется слабостью маленького мальчика и робкой женщины.
Однажды вечером, когда Ромашка вела себя особенно вызывающе, миссис Бакстер обратилась к Пророку, который в это время изо всех сил сопротивлялся попыткам Ромашки втянуть его в придорожный ручей, где она любила плескаться:
– Илайша, ты что-нибудь знаешь о превосходстве духа над материей?
Нет, он ничего не знал; к тому же это было не самое подходящее время, чтобы задавать подобные вопросы, так как ему пришлось сесть на дороге, чтобы обеспечить выигрыш в силе на своем конце веревки.
– Ну ничего, это неважно. Я хочу сказать, что, умереть мы можем только раз и что это прекрасно - умереть во имя великого принципа. Дай мне эту веревку. В моем теперешнем душевном состоянии я могу тянуть за нее не хуже быка. А ты беги на другую сторону ручья. Возьми вон тот большой сук, войди прямо в воду - ведь ты босиком - и угрожающе размахивай своим оружием, а если понадобится, то и пусти его в ход. Я пошла бы сама, но лучше будет, если она признает своим хозяином именно тебя, и к тому же опасность мне будет угрожать не меньшая. Она, конечно, может попытаться боднуть тебя, но ты должен продолжать размахивать палкой; умри, размахивая. Пророк, - вот вся идея! Она также может повернуться и побежать за мной; в этом случае я побегу от нее, но пусть я умру от этого бега, и тогда священник похоронит нас под нашей любимой медовой яблоней!
Красноречие очаровательной спутницы воодушевило Пророка. Оба одновременно воспрянули духом и почувствовали прилив восхитительной смелости - смерть казалась чем-то мелким и ничтожным в сравнении с победой над коровой.
Ромашка уже вступила в заводь, но Пророк вбежал в воду следом за ней, грозно размахивая толстым ольховым суком. Она привычно завращала глазами - прием, который с таким успехом применяла все лето, - но дрогнула под праведно суровым взглядом Пророка. Возможно, в тот момент ей стало стыдно за то, что она причинила столько страданий этому беспомощному маленькому существу. Во всяком случае, побуждаемая страхом, удивлением или раскаянием, она развернулась и вышла обратно на дорогу, не выразив ни гнева, ни раздражения и оставив мальчика и его спутницу несколько разочарованными. Приготовиться к мученической смерти и не получить даже царапины! Они подумали, что, возможно, переоценивали опасность.
После этого они стали еще более близкими друзьями - молодая жена священника и заброшенный маленький мальчик из Акревиля, отосланный из дома по неизвестной ему причине - разве только по той, что дома было мало еды, а у Кэша Кейма значительно больше. Кэссиус Кейм был известен в Эджвуде как “дядюшка Кэш”, отчасти потому, что там любили фамильярно сокращать все имена, а отчасти потому, что “дядюшка” всегда платил и требовал уплаты наличными78.
Позднее лето незаметно перешло в осень, и большой клен возле дома священника простер пылающий алый сук над качелями миссис Бакстер. Илайша оказался хорошим помощником для дядюшки Кэша, когда пришло время собирать урожай картофеля и яблок. Однако мальчику предстояло вернуться к семье, как только кончатся осенние работы в саду и поле.
Однажды в пятницу вечером миссис Бакстер и Ребекка, закутанные в шали, сидели на ступенях парадного крыльца миссис Кейм, любуясь закатом. Ребекка пребывала в состоянии радостного возбуждения: она только что приехала домой из Уэйрхемской семинарии, и, так как священник был в отъезде по церковным делам, ей предстояло провести ночь у миссис Бакстер, а на следующий день отправиться вместе с ней в Портленд. Там они собирались прогуляться на острова, съесть мороженое, прокатиться на конке и взглянуть на дом Лонгфелло - планы, столь воспламенившие воображение Ребекки, и без того не отличавшейся сдержанностью, что она вся словно светилась изнутри радостью, заставляя миссис Бакстер задуматься о том, не может ли плоть быть просвечивающей и позволяющей видеть сквозь нее блеск пламени души.
А тем временем на поросшем травой пригорке у дверей сарая доили Ромашку. Оставив после себя полные ведра густого желтого молока, она зашагала к скотному двору и, проходя мимо лежавшей поблизости кучи соблазнительного турнепса, нагнулась и схватила целый пук. В спешке она взяла в пасть больше, чем считается хорошим тоном даже среди коров, и сидевшим на крыльце было видно, как она входит в ворота скотного двора, держа в зубах целый лес листьев, и с трудом пытается измельчить похищенное, стараясь при этом ничего не выронить.
Вскоре начало темнеть, и миссис Бакстер с Ребеккой вошли в дом, чтобы посмотреть, как миссис Кейм в первый раз зажжет свою новую лампу, взглянуть на последний половик ее работы (чудесное произведение искусства, полностью изготовленное из крашеных остатков нижних юбок) и послушать, как жена доктора будет играть на цимбалах “Часто в тихий час ночной”.
Закрывая дверь на веранду, обращенную в сторону скотного двора, женщины услышали, как хрипит и кашляет корова, и переглянулись со словами: