Ребята с Голубиной пади
Шрифт:
Кешка ударил об землю свою бескозырку и на потеху всему отряду крикнул:
— Нет правды на земле, нет ее и выше — сказал маляр на крыше! — и пошел к Максиму Петровичу получать американский карабин.
Коля считал себя работником штаба, лихим военным и потому гораздо тяжелее остальных ребят перенес этот удар. На одной из захваченных в бою повозок Коля нашел великолепные галифе малинового цвета и английский темно-зеленый френч. Не беда, что все это шилось на довольно солидного вояку и френч больше походил на пальто. Коля обрезал его полы так, чтобы из-под них виднелись штаны, и засучил рукава. Так же смело он расправился со штанами. В довершение своего наряда он выпросил
Кеша носил кожаные штаны, бушлат, неизменную тельняшку. Он был весь во всех направлениях обмотан пулеметной лентой, на поясе у него болтались даже две американские гранаты. Однако Кешка с болью в сердце сознавал, что такого залихватского форса, как у Коли Воробьева, у него не было.
Вот уже прошла неделя, как партизанский отряд ушел на «операцию», то есть в новый поход против американцев, которые захватили сучанские копи и всю сучанскую железнодорожную ветку.
На заимке жизнь текла так же размеренно и четко, как на корабле: Лука Лукич ввел здесь строгие судовые порядки. Круглые сутки караул нес охрану заимки, а остальные партизаны от зари до зари были заняты работой. Бывший шкипер приказал, чтобы даже «подвахтенные» в карауле не сидели сложа руки, а заготовляли на зиму виноград и ягоды лимонника. Из винограда дядюшка Ван Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную службу мальчики несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения караульной службы привлекались все легкораненые.
…Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.
— Кстати запасаешься! — пожал ему руку Лука Лукич.
— Никак уходим?
— Да вот думаю вас с Николаем в село послать.
— Какая нужда?
— Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе.
— Это мы живо провернем! — важно сказал Коля. — В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел.
Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.
Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.
Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги.
Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку.
Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ Луки Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел Гриша Полторы бродяги. Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать в шалаше, из которого сейчас высовывались его непомерно длинные ноги. Левка, лениво отрывая губами ягоды с виноградной грозди, прислушивался к таежным шорохам и следил, как плывут в небе паутинки.
Где-то далеко прозвучал
— подумал Левка.
Стоял сентябрь — лучший месяц года на Дальнем Востоке, когда нет ни дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита приятная свежесть. Еще буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено. Кажется, что лето только началось, что впереди еще бесконечное множество таких прекрасных дней, и только золотая и багряная листва кленов напоминает о близких холодах.
Легко думается в такие дни. И Левка уносился мыслью следом за паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда, где лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и залив и опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал глаза, стараясь представить себе родной дом. Но все почему-то расплывалось в сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы. Сейчас же, закрыв глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое лицо. Но часовому не полагается сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и снова, прищурясь, стал смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу.
«Да, — снова стал думать Левка, — домой не вернешься на паутинке, туда надо идти с боем. Сражаться». Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу. Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в плен сотни вражеских солдат…
Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша показалось его встревоженное лицо.
— Левка, посмотри-ка, что там такое! — Сун показал вправо от тропы на берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело.
— Медведь, наверное…
— Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь, опять упал.
— Да, кажется, воду пьет… Ну-ка, постой на часах. На карабин, пойду узнаю, что за человек.
Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник. Спустившись к речке, он спрятался, решив хорошенько рассмотреть незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о голыши. Судя по одежде, это был городской человек: в сапогах, кожаной куртке, за плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки на незнакомце не было. Вот он остановился и, подняв окровавленную руку, откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая больше, выскочил из засады.
Человек вскрикнул и упал на гальку.
— Вы ранены? — спросил Левка, осторожно дотрагиваясь до плеча незнакомца.
Человек медленно открыл глаза и застонал:
— Да, ранен…
Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин, раненый спросил с легкой усмешкой:
— Тоже партизаны?
Левка, задетый усмешкой, сухо спросил:
— Куда ранены?
— В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке.
— А где тот, кто вас ранил? — и Левка стал подозрительно осматривать берега речки.
— Откуда я знаю, он шел со мной и вдруг… ради бога, перевяжите плечо… теряю последнюю кровь.
Левка привык перевязывать раны. Он осторожно с помощью Суна снял с раненого куртку, разорвал мокрый от крови рукав рубахи. В мякоти предплечья чернела ранка. Перевязывая руку, Левка с любопытством поглядывал на человека, который испугался такой пустяковой раны. Забинтовав руку, он сказал:
— Идемте, до заимки всего с версту.
— Не знаю, дойду ли…
— Мы поможем.
— Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке?