Рецепт Екатерины Медичи

Арсеньева Елена

А впрочем, все это полная чушь!

Бальдр звонит портье и просит подать завтрак в комнату. Пока они с Марикой пьют настоящий кофе с настоящими сливками и едят настоящие круассаны с настоящим маслом и не менее настоящим малиновым конфитюром, птичка дремлет, сидя на спинке кровати. Иногда она внезапно просыпается, встряхивает головкой и начинает восхитительно петь.

— Когда у нас будет свой дом, — говорит Бальдр, — мы заведем много собак, кошек и птиц.

— Или кошек, или птиц, одно из двух, — возражает Марика. — Иначе кошки оставят от птиц только пух и перья.

Бальдр

откровенно огорчен: Марика знает, что он очень любит кошек.

— Ладно, — говорит он наконец со вздохом. — Обойдемся без кошек. Собаки и птицы… Прекрасно!

Марика улыбается ему и ничего не говорит, хотя убеждена: когда (если!) у них будет свой дом, она не потерпит там ни одной птицы. Кроме, может быть, бело-розового какаду в клетке на рояле. Ну и кур, конечно, если при доме окажется курятник. Или лучше — индюков, они такие красавцы. Зато собак будет целая стая!

Наконец завтрак окончен, они собираются. Бальдр призывно свистит, вытянув руку, и крапивник (если это и в самом деле крапивник) послушно садится на его палец.

Ученая птица! Кто ее выучил, интересно?

На всякий случай крапивника заворачивают в большой носовой платок и выходят из отеля. А вот и магазин. Тяжелые жалюзи подняты, окна нараспашку, на подоконниках с десяток многоэтажных ажурных клеток. Шум, свист, клекот, мелодичные переборы! И не слишком-то приятный запах, честно сказать.

— Бонжур, мадам, бонжур, мсье, — сдержанно здоровается продавец. — Чего изволите? Хотите выбрать подарок? Конечно, вам нужен попугай, который умеет кричать «Zum Teufel!», «Sieg Hail!» [20] или что-нибудь в этом роде?

20

К черту! Да здравствует победа! (нем.)

Марика взглядывает на веснушчатого худощавого нахала с откровенным испугом. При Бальдре так шутить вполне можно, но ведь недолго и нарваться на совсем другого человека…

— Вы ошиблись, мсье, — с сокрушительным дружелюбием улыбается Бальдр. — Мы ничего не хотим купить, мы хотели бы вернуть вашу потерю. — И он разворачивает платок.

Обиженный кратким тюремным заключением, крапивник немедленно оставляет на белоснежном платке след своего раздражения и перепархивает на плечо хозяина.

— Кого я вижу! — восклицает тот. — Неужели это ты, дружище? Как ты попал к этим господам? Неужели что-то случилось с твоей хозяйкой? — Затем продавец поворачивается к посетителям: — Как у вас очутился бразильский органист?

— Бразильский органист? — растерянно повторяет Бальдр. — Ну надо же! А я-то думал, это обыкновенный крапивник.

— Семейство крапивниковых, вы не ошиблись, мсье, — успокоительно кивает продавец. — Но довольно экзотический подвид, именуемый бразильским органистом. Вам его подарили? Вы его нашли? Как он к вам попал?

— Он залетел в окно нашего номера час назад, и мы, естественно, решили, что птица сбежала от вас.

— Вы ошиблись на месяц, мсье, — усмехается хозяин. — Месяц назад этот непутевый бразильский органист в самом деле

жил-поживал в одной из моих клеток. Однако его купила у меня одна русская дама. Здесь ее называют Дамой с птицами, потому что у нее множество птиц, наверное, несколько десятков. Только у меня она купила их штук двадцать, а ведь я — не единственный торговец птицами в Париже. Судя по всему, птицы — главная радость ее жизни.

При этих словах Марика вспоминает прошлую ночь, биение птичьих крыл у самого своего лица, потом возню в кустах, легкие шаги, тонкий силуэт, взволнованный голос, перемежающийся посвистом, ответный птичий свист… Как же они с Бальдром сразу не догадались, откуда взялся крапивник, то есть бразильский органист! Ночью он не отозвался на зов хозяйки и отправился полетать на свободе, но довольно скоро пресытился ею и ринулся за сытной неволей к первым попавшимся людям.

Дама — русская, сказал продавец птиц? О Боже мой, а французы в этом городе вообще-то остались?! Здесь сплошные русские эмигранты!

— А где живет Дама с птицами? — спрашивает Марика. — Наверное, следует вернуть ей птичку?

— Она живет где-то поблизости, но точно я не знаю, — качает головой продавец.

— Рю Амели, угол Сен-Доминик, — говорит Бальдр. — Я запомнил тот дом. Разве ты не помнишь, Марика? Мы ее видели ночью, эту даму. Конечно, я должен был сразу догадаться, что птичка оттуда. Но к утру мне стало казаться, что это был какой-то волшебный сон. Мы немедленно отнесем птичку, верно, Марика? Мерси, мсье, счастливо оставаться.

— Счастливо и вам, мадемуазель, мсье, — с неожиданной сердечностью желает продавец и, свистнув на прощанье бразильскому органисту, которого он помогает завернуть в тот же заслуженный носовой платок, начинает менять воду в птичьих поилках.

— Ну что, пошли? — нетерпеливо говорит Бальдр.

Марика смотрит на него озадаченно. В ее планы вовсе не входит идти к какой-то там Даме с птицами. Она-то думала оставить крапивника в птичьей лавке…

Девушка сама не понимает, почему не хочет идти. Но от одной только мысли о визите к какой-то русской старухе, помешанной на птицах, у нее портится настроение. Наверняка пресловутая дама — сварливая, желчная, уродливая старуха, если птицы — главная радость ее жизни. Марика старательно гонит от себя воспоминания о легкой поступи, мелодичном голосе, тонком силуэте, мелькнувшем в ночи. Почему-то то, что Дама с птицами русская, только усугубляет ее раздражение.

«Ни за что не буду говорить с ней по-русски! — думает Марика с непонятной мстительностью. — Ни за что!»

— Могу себе представить, какой запашок стоит в ее квартире, если там несколько десятков птиц, — ворчит она, идя вслед за Бальдром. — Задохнуться можно!

— Успокойся, — говорит тот, — мы на одну минуту. Отдадим нашего маленького органиста — и назад. Ты просто не успеешь задохнуться.

— А как мы найдем ее квартиру? — продолжает ворчать Марика, когда они поворачивают с Сен-Доминик на рю Амели и видят маленький сквер, заросший бузиной и розовыми кустами. Ну да, именно здесь ночью скрывались птицы! — Что, встанем посреди улицы и будем кричать во все стороны: «Дама с птицами! Где тут Дама с птицами?»