Рецепт Екатерины Медичи
Шрифт:
— Да, Алекс упоминал об этом, — кивает Марика.
— Упоминал?! — возмущенно восклицает Ники. — Да эта история достойна целого романа! Ты только представь — оказывается, наш дядя Георгий и Торнберг входили в молодые годы в сообщество медиумов, которые поставили себе задачу уничтожить всех большевистских вождей силой оккультной мысли. Они собрались однажды где-то на Крестовском острове, в какой-то заброшенной даче, расставили по столам портреты Ленина, Троцкого, Дзержинского и прочих и начали испускать какие-то флюиды или как там это называется. Но для верности воспользовались орудиями средневекового колдовства: черными свечами, отравленными иголками и стрелами… К несчастью, за этой командой давно следили, и в самый разгар волшебного действа ворвались чекисты.
— Стоп! — перебивает Марика. — А дядя Георгий? А Торнберг? Они-то как уцелели?
— А они вообще не попали на Крестовский остров в тот вечер. Сначала ждали трамвая. Потом ловили извозчика, но никто не хотел туда ехать. Потом пошли пешком, и вдруг у Торнберга, наверное, от волнения и напряжения, случился страшный сердечный припадок. Он сначала потерял сознание, а потом стал умирать. Дядюшка рассказывал: это был один из самых страшных моментов его жизни — лучший друг умирал на его глазах! На какое-то мгновение у него даже сердце остановилось, но потом произошло чудо, и Торнбергу стало лучше. Дядюшка наш доволок его чуть не на руках до знакомого врача, тот оставил их у себя до утра… А утром им стало известно, что благодаря этому припадку они остались живы.
— Но я все равно не пойму, зачем понадобилось посвящать Торнберга в историю со шляпкой, — ворчит Марика. — Ну, отправил бы ее тихо, не афишируя, и все. Может, я что-то не понимаю, но, по-моему, конспирация в таких делах должна быть превыше всего.
— Ты правильно понимаешь, — бормочет Ники сконфуженно. — Но штука в том, что все это случайно вышло. Были сплошные совпадения! Во-первых, заболел человек, который должен был везти шляпку в Берлин.
— Пауль, да? — вспоминает Марика. — Мне сказал о нем Алекс.
— Кажется, мой дорогой кузен подозревал меня в болтливости? — иронически хмыкает Ники. — Мне далеко до него, поверь! Да, того человека зовут Пауль. Он приехал в Париж на встречу со мной, но слег с жестоким приступом колита. Ему было так плохо, что пришлось устроить его в клинику. Конечно, в частную, к верным людям, но там, как и везде, очень плохо с едой. Кормили вареным горохом и помидорами. Ты представляешь — человеку с колитом такое меню! Пауль почти три недели ничего не ел, держался только на уколах камфоры, потому что лекарств от его болезни не оказалось никаких. Только потом кое-что удалось достать. И поскольку никто не знал, надолго ли он слег (врачи вообще боялись, что придется оперировать), я взялся за срочную отправку этой несчастной шляпки. Мое дело было — только забрать ее в ателье, а лентами занималась Вики. — Ники кивком указывает на молодую княгиню, которая с блаженной улыбкой скользит в паре с Бальдром в ритме фокстрота. — Мадам Роз, хоть и человек, близкий к Re?sistance, тоже не имела понятия ни о каких деталях, вроде того, почему нужны именно эти ленты. И вот представь себе, иду я в ее ателье на рю де Ришелье и у входа чуть не нос к носу сталкиваюсь с дядей Георгием и Торнбергом, которые, как и полагается ученым мужам, следуют в Национальную библиотеку — рыться в фолиантах, покрытых пылью времен. Что я мог сказать по поводу того, зачем тащусь к модистке? Так и объяснил, что заказал шляпку. «Для кого, для любовницы?» — спрашивают эти веселые господа чуть ли не в один голос. «Для любимой сестрицы!» — отвечаю я. Короче говоря, они явились со мной в ателье, посмотрели на шляпку, жестоко раскритиковали ее, а потом потащились за мной на почту, чтобы удостовериться, что я посылаю ее именно в Берлин и именно тебе, а не своей мифической любовнице.
Ники так педалирует интонацией слово «мифической», что у Марики возникает очень сильное искушение спросить, неужто у брата и в самом деле нет никакой подружки. Но она подавляет неуместное любопытство и продолжает разговор о деле:
— А Пауль? Он знал о лентах?
— Пауль знал, — кивает Ники. — Он-то и сообщил Алексу о том, что посылка была отправлена почтой. Глупо, конечно, вышло: посылку я отправил, а Пауля через три дня выписали из больницы. Он успел вернуться в Берлин,
Тут Ники бросает на сестру напряженный взгляд и сдавленно произносит:
— Извини.
И умолкает.
Понятно! Наконец-то вспомнил про конспирацию! Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
— Знаешь что? — исподлобья смотрит Марика на брата. — Ты уже столько сказал, что молчать теперь нет никакого смысла. Ты должен объяснить, в чем же там дело, с лентами! Это нечестно: вы меня используете как… как посылочную коробку. Не волнуйся, дальше меня ваша тайна не пойдет. Бальдр, к примеру, до сих пор не имеет представления о том, что я поменяла ленты на этом безумно-зеленом сомбреро.
— Не стоит тебе знать лишних подробностей, — скороговоркой, не глядя на сестру, говорит Ники. — Просто нам стало известно, что лагерь, в котором находится Алекс, скоро будет расформирован, большинство заключенных отправят на север Франции, на рудники и шахты. Мы хотели передать им информацию, которая поможет при возможном побеге. Это, конечно, секретная информация: адреса, маршруты, пароли. Понимаешь теперь, почему так важна была доставка шляпки, вернее, лент?
— Конечно, понимаю. Но ты и впрямь уверен, что Торнберг ничего не знает?
— Да я совершенно уверен! Вот тебе святой истинный крест! — крестится Ники.
— А Пауль? — не унимается Марика. — Он человек надежный?
— Совершенно надежный.
— А он видел Торнберга и дядю Георгия?
— Мы вместе навещали Пауля в больнице, — сообщает Ники.
Марика смотрит на него и молчит. Ее брат всегда держал себя по отношению к ней так, будто это он ее, а вовсе не она его старше на целых два года. Но сейчас Марике кажется, словно между ними не два года, а десять лет разницы. Причем старше, понятно, она. Ники — просто большой ребенок! Ну кем же еще надо быть, чтобы привести случайных людей на встречу с подпольным связным?! Или Марика все усложняет? В конце концов, в эти тайные игры она — и то невольно, по прихоти судьбы — играет всего лишь какую-то неделю, а Ники вступил во французское Re?sistance еще в сороковом году, как только движение возникло. И все же понятия о конспирации у него нет. С точки зрения Марики, конспирация — это тайна, секрет, молчание. Прежде всего — молчание! А оба ее братца — что родной, что двоюродный — чрезмерно болтливы. Конечно, они не хотят ее обижать своей скрытностью, но какое значение имеют глупые девичьи обиды в подобных делах?!
Ники явно чувствует себя неуютно под ее неподвижным взглядом. Вообще он настолько изумлен тем, что Марика впервые в жизни взяла тон старшей сестры, что в голосе его невольно появляются виноватые интонации:
— Ну да, мы вместе навещали Пауля в больнице. Если бы не Торнберг, Пауль вообще там умер бы, я тебе точно говорю. Потому что, когда я его туда привез, в клинику в эту, там даже камфоры не было. А у него от резкого обезвоживания организма давление упало ниже всякого предела. Сердце отказывало…
— Погоди, мать Мария говорила, ты помогаешь с лекарствами «Православному делу», — вспоминает Марика. — Разве ты не мог что-то достать для Пауля?
— Помогаю я им в основном перевязочными материалами да аспирином. Ну, иногда удается раздобыть кое-какие обезболивающие, — объясняет Ники. — Но штука в том, что достаю я эти лекарства в той самой клинике, куда привез Пауля! Других каналов у меня не имеется. А тут все сошлось очень неудачно: в клинике ничего нет, Пауля лечить нечем. Я был страшно обеспокоен, дядя Георгий и Торнберг это заметили. Я сказал, что мой близкий друг в больнице, в очень тяжелом состоянии. Торнберг привел в действие какие-то свои связи… У него везде какие-то связи, знаешь, как у членов масонского ордена, — усмехается Ники. — Именно он и достал сначала камфору, а потом и лекарства, которые позволили Паулю избежать операции. Он сам привез медикаменты в клинику и осмотрел Пауля. Он ведь еще и врач, этот Торнберг…