Речники
Шрифт:
Седмицу назад он опять пришёл, но уже с другом-товарищем. Тот всё расспросил, кого убивать надобно, кого не надобно. Кто, где, когда бывает да всех по головам посчитал для верности. Пожалел её, пообещал, что большухой сделает, потому что за ними силы немерено. Согнут в бараний рог любую артель мужицкую, а взамен просил мясо с рыбой подешевле давать на будущее.
Окромя того, из её рассказа Дануха услышала, что в продаже её рода на заклание, участие принимали все пять еби-баб рода в разной степени. Вот оказывается, кто был у них за соглядатаи.
Дануха не стала сразу добивать эту мразь. Перегорела видимо. Вместо этого развязала да велела придать
Она видела, как Сикева пронесла убитых пару раз, а потом как в воду канула. Дануха ни сразу искать кинулась, а когда пошла, то искать уже было некого. Обойдя склон с пацанами побитыми, большуха поняла, что эта тварь безмозглая похоронила лишь своих детей, а других бросила. И куда она опосля делась было ей не ведомо. Толь сбежала, но куда бежать ей дуре от заговора на сидение? Толь сама в реку бросилась, что всего вероятнее.
Дануха плюнула на еби-бабу пропащую, и даже на душе как-то стало легче от этого. Оставлять эту сволочь в живых не хотелось ей, а убивать рука не поднималась. Трупов и без неё было предостаточно. Хотя прибить всё же нужно было. Заслужила, мразь смерть позорную.
Баба залила, затушила останки жилищ тлеющие. Разгребла да раскопала, где нашла трупики деток маленьких, кого прибили иль сожгли прямо в кутах заживо. Ближницу свою Сладкую то ж нашла. Вернее, то, что от неё осталось под завалами. Сильно сгорела баба, до костей обугленных. Дануха даже не признала, она ли это. Но обгоревший костяк был в её куте, других там не было, потому гадать не приходилось да разбираться с опознанием.
Да и как Данава сказывал, таких, как она да Сладкая не брали бандиты ряженые, а прибивали на месте, не задумываясь. Других взрослых баб не нашла. Только детки маленькие полу мужицкого. Сносила всех к реке. Схоронила, по обычаю. [64] Ватагу пацанскую перемолотую сначала в кучу сносила. Все разбросаны были на том же склоне, где Дануха волка мутузила лишь чуть ниже да в стороне от их побоища.
Из утвари мало что нашлось, и продуктов не было. Что упёрли с собой, что погорело в пожарищах. Нашла большой котёл глиняный. Горячий, но не лопнувший. Запасы соли нашла да те припасы, что долго не портятся. Такие заначки хозяйки в земляных приямках прятали, а вороги видать про эти бабьи хитрости слыхом-ни-слышали. Нигде приямки по кутам не тронули.
Вечером, первое, что она сделала, это развела костёр прямо на площади под котлом на камни установленным. Разделала да сварила в крапиве с вонючими травками, всякий мерзкий запах перебивающими, две задние ляхи от волка убитого.
Разделка волка само по себе дело неблагодарное. Со слабым желудком там вообще делать нечего. А разделка старого волка, каким был тот урод неправильный, на изуверскую пытку тянула мерзостью. Мясо серого воняло нестерпимым запахом, будто он ещё при жизни сдох и давно уж протух потрохами сгнившими, а на Дануху кинулся, лишь решив покончить с этой жизнью сраной полуразложившейся уж ни на что более не годной окромя самоубийства быстрого.
Ей казалось, что она свой нос сунула в чей-то рот гнилой, что вместо того, чтобы проветриться со временем, издавал запах ещё крепче да устойчивей. Несколько раз разделку останавливали позывы рвотные, но она почему-то как за должное восприняла свою «пугалку» сказанную, пообещав волчице питаться её собратьями. Раз сказала, что волков будет грызть, так тому и быть. Поэтому стиснув зубы оставшиеся, упорно продолжала резать тушу вонючую.
Именно тогда опосля очередного порыва наизнанку вывернуться, а до самого полоскания дело не доходило, ибо нечем было, желудок был девственно чист и уж давно выполоскан, в голове её сверкнула догадка на загадку Девину. Да так, что первый раз в жизни дух как-то перехватило по-особенному. «Вот он!» – озарилась она мыслью истины.
Так родила Дануха закон первый: «не блядить». Так он значился. Коль сказала, то делай обязательно. А не можешь сделать обещанного, то и жить незачем.
Мясо хоть и варилось время долгое, но не по зубам пришлось едоку беззубому. Отвара похлебала, а мясо пилила ножом каменным, в виде широкой пластины кремниевой, кусочками маленькими да дожаривая их на углях тлеющих. Только так и съела. Морщилась, но ела.
Хороня в реке кого нашла по кутам да на склоне холма высокого, она не проронила более ни одной слезинки, даже капельки. Опосля драки с волком как обрезало. Только злость осталась непонятная. Раздражало всё, даже погода хорошая.
Воровайка чуя настрой хозяйки, что был хуже некуда, держалась от неё поодаль да молчала, как онемела от всего этого. Усевшись где-нибудь на верхотуре, ветке дерева, вертела головой на полный круг, изображая из себя на стрёме сторожа при исполнении.
Дануха, только как закончив все дела в баймаке порушенном, пошла по прибитому травяному следу в степь широкую в поисках артели да сына единственного. Место их погибели нашла сразу почитай, а вот из мужиков уже никого, только кости обглоданные да разбросанные огрызки голов во все стороны.
Лагерь у них был временный, кибиток не было. Остались лишь шалаши разваленные да шкуры с жердями разбросанные. Сложила жерди, что нашла в одну поленницу. Сносила на эту кучу дров все останки человеческие. Пересчитала по головам. Оказалось, что артель была полная. Никто не спасся от ворога лютого. Запалила. Поныла песнь похоронную, отправляя мужиков своих на небеса к Валу Вседержителю. Вот и всё что смогла. Прощай сынок. Прощайте мужики артельные.
Вернувшись напоследок в баймак. Подрыла Столбы Чуровы. Уронила в реку да пустила плыть к Дедам-покойничкам, навсегда расставаясь со старой жизнью привычною. Волка она доела всё-таки. Шкуру оскоблила как смогла, солью изнутри натёрла, выдержала, а потом как накидку на плечи пристроила. Было не холодно, даже жарковато под солнышком, а накидку сделала просто от того, что захотелось так.
Да хвост от зверя отрезала, приделав на клюку в виде украшения. Этот хвост обладал для неё странным колдовством неведомым. Как только брала его в руки старческие, в раз вскипала от непонятно откуда берущейся злобы с ненавистью. Так злыдней и ходила все дни погребальные, нет-нет да затеребит в руке серый огрызок от волка оставшийся.
Воровайка так вообще к хозяйке близко подлетать наотрез отказывалась, куда там на плечо усаживаться, как бывало ранее. Как Дануха накидку на себя набросила, так эту дрянь все эти дни молчавшую, прорвало на понос говорливый без умолку. Как уж она только не причитала бедная. Как только не драла свою глотку сорочью да не возмущалась увиденным. Выкрутасами в небе психовала, скакала, прыгала. Даже пучок травы в припадке злобы весь исклевала да выщипала. Опосля истерики припадочной, за которой Дануха с интересом смотрела посмеиваясь, сорока улетела на берёзу да там усевшись на ветку, нахохлилась, затаив обиду смертную, отвернулась от хозяйки да замерла чучелом.