Речники
Шрифт:
Опустив глаза на воду чистую, её отпустило окончательно, будто оторвав взор от лика завораживающего да сверкающих блеском ледяным кристаллов водяных, глаз Речной красавицы, она прервала жуткой силы давление на своё бедное сознание.
Зорька сняла венок с головы да медленно поклонившись, опустила на воду. Только подталкивать не стала. Тот и сам поплыл. У неё в голове вдруг отчётливо прозвенела мысль безрадостная, «будь-что-будет», от чего остатки страха неизвестности сдуло, словно дым свежим ветерком утренним. Зорька спокойно выпрямилась да уже без паники да каких-либо признаков беспокойства мучительного, прямо
Только теперь заметила, что лик речной красавицы преобразился до неузнаваемости. Она не улыбалась более. Полужить перед ней стоящая была серьёзная, но не злая, как могло показаться с взгляда первого. Она просто стала какой-то монументальной, торжественной. Дева улыбалась с того момента самого как показалась из воды и улыбалась всем на протяжении всего обряда девичьего, а теперь улыбка с её лика исчезла будто не было. Зорька не успела осознать перемены разительной да тем более встревожиться иль напугаться осознано, так как Дева заговорила нежным, мягким, журчащим голоском:
– Не проси меня ни о чём, Заря Утренняя. Я бы рада тебе помочь, да не могу, не в силах я. Твоя судьба особенная и будущее предначертано осознано и нам запрещено менять суть его. Да и не будет из нас никто делать этого, ибо понимаем мы, что именно так нужно для дела нашего.
При этих словах Дева взор потупила, кристаллы глаз её помутнели и весь вид её показывал, как ей жаль, что не может поменять что-то страшное в судьбе Зорькиной и за это просит прощения. Её живые волосы рыжие пришли в волнение жуткое. За извивались да полезли Деве на лик чистый, обворожительный. Она мягким, но уверенным движением расчесала их пальцами тоненькими, от чего капли воды с них мелкими брызгами разлетелись в разные стороны.
Часть из них попала Зорьке на лицо пылающее, но девка даже не дёрнулась, продолжая стоять истуканом вкопанным, не понимая, толи радоваться от того, что у неё судьба особая, толи тут же плюхнуться в воду да утопиться с горя великого. Речная Дева встрепенулась, протянула руки свои прозрачные да взяла Зорьку за плечи хрупкие, от чего рубаха ярицы моментально вымокла, но неприятных ощущений от этого она не почувствовала. Дева, тем временем смотря Зорьке в глаза округлившиеся, уверенным, волевым тоном добавила:
– Ты станешь началом конца времени прежнего да положишь конец его полному разрушению, не дав миру нашему рухнуть в небытие забвения. Только ты это сможешь сделать и ни у кого окромя тебя не получится. Будет больно, нестерпимо больно во времени, но я верю, ты справишься. Ты сильная.
С этими словами полужить притянула Зорьку к себе, лишь не понятно, как руки из воды сотканные смогли проделать подобное, да в буквальном смысле утопила девку в своих объятиях. Зорька от неожиданности зажмурилась, входя в тёплую да приятную стихию водную, да чудом успела затаить дыхание, чтобы не хлебнуть воды в лёгкие. Но омываемая нежным объятием умиротворяющего прикосновения чуда невиданного всё же позволила себе набрать в рот одеяния Речной Девы и даже успеть проглотить, тут же про себя порадовавшись, как ребёнок удачно нашкодивший, коего не поймали на озорстве да шалости. Вода оказалась как вода, чистая да вкусная. Речная Дева отпустила Зорьку да опять, как и раньше мило да ласково улыбнулась ей.
– Иди милая. Только живи, пожалуйста.
Но Зорька с места не тронулась, будто присосалась ко дну трясиною. У неё вдруг не с того ни с чего потекли слёзы солёные, а Речная Дева отдалялась медленно, да печально улыбаясь девице, продолжала смотреть в глаза Зорькины. Ярице показалось, нет, она была просто уверена в том, что Дева, несмотря на улыбки подобие, тоже плачет слезами водными. Так и стояла Зорька, пока Дева Речная не отошла обратно в заводь, где вода достигла её пояса. Затем резко кувырнулась да нырнула в глубину, порождая на поверхности тихой заводи волну, расходящуюся кругом в разные стороны. А Зорька всё стояла да плакала, сама уж не зная, по какому поводу. Голова была пуста, без единого проблеска мысли хоть какой-нибудь.
Из пустоты её вырвала рука чья-то на плечо опустившаяся. Мокрая до кончиков волос, Зорька обернула лицо слезами залитое да увидела Сладкую не на шутку встревоженную, что тут же развернула её силой да прижала к грудям своим, как к подушкам пухом напичканным. И тут Зорька разрыдалась голосом. Невыносимая тяжесть рухнула с её хрупких плеч девичьих. Стало с одной стороны легко и свободно, а с другой нестерпимо жаль себя любимую.
Зорька смутно помнит то что происходило дальше на празднике. Как обедали, как собирались в обратный путь. Она начала приходить в себя лишь у самого баймака к вечеру. Никто не приставал к ней с расспросами, наоборот держались от неё отстранённо, даже как бы побаиваясь.
Только потом Зорька узнала, что все просто с ума сходили от любопытства съедаемого, но «жирное страшилище» строго-настрого запретила девкам не то что спрашивать, близко к Зорьке подходить да серьёзность сказанного подкрепляла затрещинами да словами крепкими.
Краснушку даже норовила пнуть ногой толстенной, но та оказалась «вертлявой ***», как Сладкая обозвала её матерно и увернулась от ноги бабы неповоротливой. Кстати сказать, именно этот эпизод с громким смехом девичьим да отборным матом большухи осерчавшей от промаха и вывел Зорьку из состояния прострации с оцепенением и вернул к обычной жизни девичьей…
10. Коль хочешь жить, то медицина бессильна тут. Только пьяному хирургу об этом молчок. Ему наплевать и на медицину, и на твои желания…
Ох, далеко далече в небе зорька разгорается… А Дануха всё сидела на травке склона высокого, чуток до верхотуры не докарабкавшись. Сидела сиднем, разведя коленки в стороны, уронив меж ними руки усталые на пузо откормленное. Но лишь в сознании её одурманенном, блудившим где-то по завалам памяти, наконец созрело понимание, что именно перед собою видит, не моргая уставившись, то тут же вспомнила Зорьку-проказницу.
Эту, в общем-то, кутырку обычную, каких она в жизни повидала немерено. Живую непосредственность, что все бабы то и дело обзывали «оторвою». Да какая она оторва? Нормальная девка, как и многие. Только зря Нахуша, наверное, не послушал её просьб с доводами да оставил при родном баймаке на расплод. Глядишь, осталась бы целою.
Дануха знала о родовом проклятии этой крови баймака соседнего, где большухой некая Хавка хаживала, да прости Святая Троица это отродье рода бабьего. Та из-за напасти этой свою родную дочь, маму Зорькину продала в них баймак за бесценок лишь бы избавиться.