Речники
Шрифт:
Разделась догола, рубахи в родник отмокать бросила. Занялась сбором трав, главной из которых подорожник был. Затем стоя на коленях, осторожно смыла кровь запёкшуюся, с тела белого. Опосля чего разжевав травы горькие вперемежку с водой родниковой, аккуратно запечатала ранки, докуда дотянулась ручищами.
К полудню она уже шагала вдоль берега в рваных рубахах с клюкой в руке, на том месте найденной, где спала давеча, в направлении берлоги своего братца Данавы непутёвого. Воровайку оставила на берегу у баймака. Как ни странно, легко уговорив птицу покалеченную, не ходить с ней в соседний лес. Сорока и не пошла с удовольствием.
До
В том, что он жив остался Дануха была уверенна, но, когда этот непутёвый изволит вернуться, никому не ведомо. Хотя должен появиться в ближайшие дни. Как-никак на носу седмица Купальная, а к ней он заявится обязательно.
Следующие живые души, о ком Дануха вспомнила – это её еби-бабы родовые, что по лесам посажены, но к ним идти не хотелось по понятным основаниям. Все эти бабы большуху ненавидели. Это ж она их сослала со свету. И таких по местным урочищам аж пять штук сиживало. Вспомнила каждую. Последнюю уволокла и луны не минуло. У этой, ненависть совсем свежая да временем не притушена. Да, любить им всем её было не за что. Особенно последней, Сикеве взбалмошной. Детей отобрала, правда, уж большеньких. Оба пацана на подросте в ватаге бегали. Да и другие вряд ли забыли её «благоденствия».
Дануха мучительно думала, что делать с ними. Пойти предупредить, прибрать к себе иль пусть пропадают пропадом? Ведь коль сказать, то та же Сикева может и драться кинуться, коль узнает, что за большухой больше защиты нет. Притом драться на смерть будет, тварь, а Дануха изранена, может и не сдюжить бабу рассвирепевшую.
Она сидела на горячей земле у своего кута тлеющего, с подветренной стороны да мучительно думала. Вдруг как гром средь неба ясного из-за бабьих огородов со склона холма памятного раздался бабий вопль душераздирающий. Дануха соскочила, сквозь дым всматриваясь, но разглядеть, кто там так орёт не смогла, не видела. Лишь поняла, что это кто-то из своих, но не смогла определить по голосу.
Неужто кто сбежал? Она, схватив клюку, огородами ринулась вокруг пожарища чуть ли не бегом на вопли отчаяния. Но, не добежав шагов несколько, вдруг резко остановилась и прислушалась.
Баба уже не вопила, а причитала вполголоса и Дануха враз узнала Сикеву только что вспомненную. И то, о чём она голосила где-то впереди в бурьяне разросшемся, большуху просто подкосило да вместо того, чтоб бежать к ней она в траву на задницу рухнула.
– Родненькие вы мои, – ныла Сикева слезами захлёбываясь, – что ж я дура наделала?! Они же обещали не трогать вас. Мне обещали свободу да власть. Что большухой в бабняке сделают. Я б одного из вас атаманом поставила. Что же я наделала? Я же им всё про вас поведала. Они же обещали только атамана с ближниками да Дануху со Сладкой прибить. Троица Святая, что ж я сотворила, проклятая?!
– Ах ты, сука продажная, – прошипела в ярости Дануха, закипая от ярости.
Злость кровью в глаза брызнула. Тело мгновенно перестало чувствовать что-либо да напрягаясь, налилось дурной силою. Рука так сжала клюку, что готова была переломить дерево крепкое. Она медленно встала, да так же медленно двинулась сквозь травяные заросли к изменнице. Большуха совсем недавно думала, что Сикева узнав о злодеянии, будет драться с ней до смерти, а сейчас была уверена, что никакой драки не будет, потому что Дануха просто прибьёт эту мразь без всякой церемонии.
Она тихо вышла на большую прогалину утоптанную. Повсюду были разбросаны как куклы переломанные пацаны ватажные. У одного из них она увидела виновницу, всего что здесь сделалось. Сикева валялась на земле да рыдала без устали. Дануха подошла почитай вплотную, пылая от ярости праведной да свирепо прорычала волком оскаленным:
– Встань ***, отродье сучье да глянь мне в глаза, *** тусклая.
Сикева вздрогнула, резко прекратив рыдать, словно подавилась чем. Встать не встала, а лишь медленно да боязливо, шавкой зашуганной подняла на Дануху глаза зарёванные. Растрёпанная, грязная, страшная, до смерти напуганная, она с ужасом посмотрела на большуху, будто саму Смерть [63] узрела в её образе.
И тут резко вдохнув грудью полной, как завизжит свиньёй недорезанной! Дануха будто только и ждала этого. Резко подскочила да со всего размаха могучего, врезала клюкой ей по башке растрёпанной. Та, издав неопределённый звук тявкающий, повалилась на бок да обмякла мёртвою.
Дануха слабо соображая, что делает, стянула через голову с её рубахи, оголив бабу полностью. С трупа пацана ближайшего сняла пояс да связала Сикеве руки узлами сильными. Снятой рубахой ноги спутала. Большуха была уверена, что не убила гадину, а лишь оглушила и что это мразь скоро придёт в сознание. Так и вышло. Как только та зашевелилась, Дануха схватив её за волосы сильно дёрнула, усаживая на задницу. Сикева взвизгнула от боли, скрючилась да попыталась опять упасть на бок, но Дануха не дала ей расслабиться. Намотав на руку уж кровью волосы вымазанные, она вновь усадила предателя, да задрав её лицо кверху, чтоб видела, зарычала неистово:
– Сказывай, сука! Кто таки? Да откуда пришли *** ***?
Но Сикева прибывала в безмолвии. На её лице застыла паника с ужасом, что сковали не только тело хрупкое, но и те процессы, что в голове делались. Дануха поняла, что в таком состоянии, даже коль захочет ничего сказать будет не в состоянии и сплюнув на землю, отпустила волосы. Та моментально на бок рухнула да свернулась калачиком. Большуха сделала глубокий вдох, снимая с себя напряжение да села на траву рядом с пленницей.
Сменив тон на спокойный и даже безразличный как будто бы. Вековуха начала обрисовывать изменнице всю картину происшедшего, то и дело указывая на пацанов переломанных, вокруг валяющихся да давя на жалость материнскую, поняв, что этот способ более действенный что-либо узнать от одуревшей еби-бабы свихнувшейся.
Опыт всё же дело великое. Он не подвёл Дануху и на этот раз. Сикева сначала лежавшая, уткнувшись лицом в груди собственные, со временем начала всхлипывать. Потом просто реветь и наконец её прорвало на признание. Правда, много Данухе узнать не удалось, но всё-таки.
Пару седмиц назад опосля того, как Дануха её в еби-бабы спровадила, появился сначала один гость неведомый. Молодой ариец. Красивый да ласковый. Говорил, что заплутал. Отбился от обоза, а по месту открытому, в чужих землях идти побаивался, вот и брёл лесами, скрываясь от стороннего наблюдателя. Добрый был, обходительный. А у Сикевы тогда всё кипело в душе за несправедливость с нею сотворённую. Всю обиду свою на всех выложила, а он возьми да пообещай помочь по случаю.