Речники
Шрифт:
Волк даже самый голодный никогда на жертву не накинется, коли та своими действиями, ополоумевшими может нанести ему хоть какую-нибудь рану иль увечье. Волк не трус, но он зверь умный, с пониманием. Зверюга знает, что раненый он иль покалеченный тут же станет добычей своих же собратьев да родственников. Таков волчий закон ими же заповеданный. Волк израненный – слабый волк, кровью пахнущий, а значит должен умереть да пойти на съедение. Потому каждый зверь, что по волчьим живёт понятиям, очень рьяно следит за целостностью шкуры собственной. Эта сволочь оказалась совсем неправильной. Он оказался обнаглевшим да вовсе
От такой неожиданности Дануха вперёд руку вытянула прям перед собой пучком травы заслоняясь от неизбежного и даже глаза зажмурила, ожидая страшного, а хищник со всей дурости заглотил кусок корней в пасть открытую, притом заглотил «по самые свои внутренности». Но волк был тяжёлый словно боров по осени, а прыжок столь стремительный сверху вниз, что толстую да грузную бабу растопыренную, он снёс как пушинку-пёрышко. И покатились они по склону травяному кучей-малой перемешанной.
Дальше Дануха плохо помнила происходившее. Помнила, что орала во всю глотку лужёную почитай в самое ухо зверя матёрого, то и дело срываясь на визг истерический да молотила ему морду «каменюкой» увесистым. Умудрилась даже укусить за нос пса шелудивого, но беззубый рот старческий никаких увечий зверю принести не смог по определению.
Сколько так они катились вниз, иль просто на месте елозили, она не ведала, совсем потерявшись во времени. Помнила, что сначала он сильно брыкался лапами да извивался, будто рыба живая на раскалённом камне жарится. Но хорошо запомнила самый конец побоища, когда уже сидела верхом на его боку, да схватив двумя руками «каменюку» от крови липкую, плющила его башку бестолковую.
Помнила, что Воровайка, дура пернатая, постоянно мешала её расправе праведной, суясь всё время под руку горячую, клюя да щипая хищника окровавленного. Потом перестала летать, а лишь по земле прыгая, в перерывах между прикладыванием «каменюки» на волчью морду разбитую, стремилась во что бы то ни стало клюнуть в кровавое месиво.
Наконец Дануха остановила побоище. Потому что устала. Притомилась, видите ли. И только тут поняла, что зверь давно подох её стараниями. Тяжело дыша, посмотрела на сороку глазами обалдевшими, что от азарта схватки аж на лоб вылезли. Та скакала вокруг одно крыло подтаскивая, но также перестала кидаться на убитого. Видимо от Данухи ей всё же «прилетело». Дометалась под горячей рукой, «помощница».
Баба, продолжая сидеть на туше волка дохлого, резко обернулась будто кто окликнул нежданно-негаданно, и увидела на вершине холма вторую тварь серую да тут же как есть поняла, что второй не волк, а волчица молоденькая. Вот прям по морде признала суку серую. Зверюга так же, как и кобель её конченый, стояла на том же месте да также скалилась, всякий раз издавая на выдохе сиплое рычание, но в отличие от «муженька» вниз не кидалась.
Дануха всё ещё не остыв от горячки боя скоротечного, медленно да по-ухарски поднялась с вызовом. Поудобней взяла камень окровавленный, да зачем-то ухватив за хвост волка дохлого, стала грозно наступать на нового противника, медленно поднимаясь по склону с травой укатанной, да волоча тушу за собой за хвост то и дело его дёргая.
Дело это было не из лёгких, как понимается, но она упорно почему-то не хотела отпускать дохлятину. Вот спроси зачем, так сама не знает, ни ведает. Тащила да волокла будто «с ума съехала». Сделав несколько шагов натруженных, Дануха внутренним чутьём поняла отчётливо, что волчица наверху оказалась правильная и нападать на неё не собирается.
Сука перестала рычать, лишь изредка клыки оскаливая. Опустила морду к земле будто ей так было сподручней рассматривать да поджала между лап хвост к животу впалому. Баба тоже столбом встала чуть наклонившись вперёд. Набычилась, злобно зыркая на соперницу из-под бровей раскидистых и только тут наконец-то бросила хвост убитого.
– Ну, чё, сучка серая, – злобно прорычала Дануха осипшим голосом, при этом поигрывая в руке «каменюкой» окровавленным, – съела, зверюга злобная? Теперь, тварина мохнатая, я вами питаться буду до скончания века собственного. Я вам *** покажу у кого подол ширши: у меня иль у маменьки.
Волчица перестала скалиться, подняла морду прислушиваясь, затем дёрнула головой вверх и сторону да тут же исчезла в густой траве. И только тут Дануха с концами поняла, что всё для неё закончилось. Она победила в этой схватке полностью. Азарт отпустил, но злость лютая всё на том же месте осталась, вскипая кровушкой.
– Так молвите дикой стать надобно? – совсем уж охрипшим голосом вопрошала баба у кого не ведомо, смотря при этом себе под ноги, но ничего там не рассматривая, – ну так я вам покажу, что значить баба дикая. Вы у меня все кровятиной ссаться будете.
Стало совсем светло. Дануха оглянулась на горизонт за рекой далёкий до бесконечности. Там шевелясь да дёргаясь будто живое, вылезало из-под земли солнышко. На бабу как-то резко навалилась усталость да апатия. Бесчувственное тело до этого, неожиданно заныло болью во всех местах. На левой груди рубаха была разодрана когтями волчьими да сильно кровью пропитана.
Она аккуратно отлепила рубаху за разрез ворота да заглянула за него, раны рассматривая. Рваные следы когтей чётко прослеживались в чернеющей мазне крови запекающейся. Похоже, сильно зацепил, пока лапами размахивал.
– Плохая рана, – грустно проговорила баба, обращаясь к притихшей сороке своей, – когти грязные. Может и сгнить в *** к едреней матери.
Наконец отпустила камень окровавленный, да осмотрела руки израненные. Они были тоже все исполосованы, обгрызены да изодраны. Спина ныла, но туда не заглянуть, а на затылке глаз не было. Осмотрела рубаху, вернее то, что осталось от одеяния. Грязная, драная, вся в крови только не понятно в чьей. Хотя, похоже, и в своей, и в волчьей в одинаковой степени.
Подобрала на руки сороку смирно сидевшую, да двинулась, как и положено любой бабе поутру приводить себя в порядок, но пошла не на реку, а дальше на источник заповеданный. Она не думала, что непременно встретит там Водяницу, что тут же, как и в прошлый раз излечит всё это безобразие, но где-то в глубине души все же на это надеялась.
Девы на источнике не оказалось, поэтому пришлось лечиться самостоятельно. Осмотрела сороку взором внутренним, пронюхала. Пришла к выводу, что крыло не сломано, а просто ушиблено. Дануха не знала, бывают ли у птиц синяки с подтёками, но заморачиваться с ней не стала, считая за мелочь пущую. Это не рана. Само образуется. Потому поставив Воровайку на кочку, принялась за себя любимую.