Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
Казалось, еще вчера стоял на дворе март - стоял нерушимо, твердо, надежно, поигрывая от полноты сил белыми хвостами метелей... Весна тогда еще была только в намеке, только еще подразумевалось ее голубое и зеленое пришествие, только еще гукали ее на Авдотью-плющиху, когда ни птица еще гнезда не вьет, ни красна девица косы не заплетет... В симбирских слободах влезали на крыши амбаров ребятишки, пели веснянки, приплясывая, притопывая валенками: весна-красна, на чем пришла, на чем приехала? Не на сошечке ли кормилице, не на боронушке ли поилице?..
Песни песнями, а у трудящего человека после
Да, март-зимобор еще совсем недавно был и крепок, и отстойчив. На Гераську-грачевника еще и проруби дымились, и сорока не кричала, и ростепель робела... Замочили люди добрые на Конона-огородника конопляное семечко, вышли с граблями да лопатами гряды перевернуть, а снег-то, батюшка, - вот он еще лежит, шершавый, ноздрявый, покрывает землицу... Но зато уж на сорока мучеников белоносый грач зиму до земли расклевал. Лежит землица под осиянным небом - размерзается: растелешилась, матушка, на пригорках, распарилась, подставила грудь под солнечный дождь.
На сорока мучеников по всему Симбирску второй раз весну зазывают. (Первый раз на сретенье перед масляной звали, да не пришла весна тогда, заупрямилась.) День уже с ночью сравнялся, с Волги мокрый ветер задувает, на быстрине полыньи расступились, вода сквозь лед просочилась, наружу вышла... По Большой Саратовской бежит радостный мальчуган с выпеченным из теста жаворонком на шесте: жаворонки, прилетайте к нам, зима надоела, весь хлеб подъела!.. Воткнул шест в последний сугроб: сидит жаворонок на шесте, вместо глаза у него конопляное семечко, зорко поглядывает по сторонам - может, где и настоящая птаха объявится. Тогда раскрошится сдобный жаворонок, рассыплется с шеста, чтобы живым пичугам было что поклевать, чем поддержать убывшие в перелетах силенки, пока нет на кустах и деревьях птичьего лакомства - разных букашек.
Если не слышно на сорока мучеников в Подгорье жаворонковой песни, то уж скворец-то в город наверняка припожаловал (лишь бы зяблик в такую рань не объявился - принесет на хвосте стужу да заворот к зиме). У Ульяновых на Московской улице и во дворе, и в саду десятка полтора скворечен, не меньше. Все скворчиные дома аккуратно выструганы, высветлены, нигде ни сучка, ни щелки. Прилетел скворец, покружился над деревьями, облюбовал себе терем по вкусу, присел на секунду
– и тут же обратно, и пошел, пошел рассказывать, сидя на скворечне, что видел по дороге из теплых стран, какие песни слыхивал. Благодарит скворец хозяев сада за то, что дом хороший ему приготовили (скворец - птица вежливая, воспитанная), а хозяева слушают новосела внимательно - может быть, и в далеком каменном городе Петербурге новый постоялец был, может быть, оттуда какие-нибудь вести принес?
Но скворец - хоть и вежливая, но все-таки чрезвычайно легкомысленная птица. Перещелкивает, пересмешничает что-то с чужих голосов, веселится, задирается с соседями... Нет, в Петербурге он, конечно, не был, ничего рассказать об этом городе не может, ничего о происходящих там событиях не знает.
Эх, если знать бы!..
2
– Мама, мамочка, мамочка!..
– Саша, Сашенька, мальчик мой!..
– Прости, мамочка, прости...
– Мальчик мой бедный, ну что ты, что ты...
– Мне так больно было за тебя...
– Не надо, сынок, не надо...
– Тебе тяжело было слушать меня, я понимаю...
– Не надо, Сашенька, не надо...
– Я не мог по-другому... Нужно было сказать о наших взглядах, дать бой прокурору.
– Он учился у папы,..
– Я знаю...
– Я хотела встретиться с ним до суда...
– Ни в коем случае, мамочка...
– Теперь уже поздно...
– Он негодяй, карьерист, он причинил бы тебе только лишнюю боль.
– Я была у Таганцева, Саша...
– Кто это?
– Профессор университета, криминалист... Он был знаком с папой в Пензе.
– А для чего, мамочка?
– Он написал мне записку к Фуксу...
– Фуксу?..
– От Фукса зависело разрешение на свидание...
– Зачем ты ходишь к ним, мамочка?
– Николай Степанович Таганцев - очень порядочный человек. Он обещал помочь.
– В чем же?
– Он обещал отдельно устроить твое прошение.
– Мое прошение? О чем?
– О помиловании, Сашенька.
– Но я не подавал прошения.
– Надо это сделать, Сашенька.
– Мама, это невозможно.
– Невозможно? Почему?
– Я не имею права подавать прошение.
– Почему, Сашенька, почему?
– Это противоречило бы моему выступлению на суде.
– Но ведь речь идет о твоей жизни, Саша!
– Я не могу.
– Сашенька, милый, я прошу тебя...
– Нет, нет, это невозможно!
– Сашенька, мальчик мой!
– Мама, не надо, не надо...
– Я умоляю тебя, Саша...
– Мама, не плачь. Я не подам прошения.
– Да почему же, Сашенька, почему? Все уже подали...
– И Осипанов?
– Осипанов - нет.
– А остальные все?
– Почти все.
– Кто же еще не подал?
– Кажется, Генералов...
– А еще?
– Андреюшкин...
– Молодцы!
– Саша, объясни мне, почему ты не хочешь?
– Мамочка, да ведь на суде я говорил, что террор - историческая закономерность.
– Ну и что же?
– А если я прошу о помиловании, значит, я отказываюсь от своих слов.