Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
– Не надо сейчас об этом.
– Ну, прощай!
– Прощайте.
– Может, и не увидимся больше...
– Может быть.
– Прощай...
– Ну зачем же плакать, Матвей Леонтьевич? Это же закон природы, борьба...
– Ты молодец, Саша, молодец... Ты герой...
– Не забывайте наших, Матвей Леонтьевич. Маме помогите, пожалуйста! И младшим тоже... Володе в этом году в университет.
– Я помогу ему... Я расскажу о тебе... И Мите тоже.
– Спасибо.
– Поцелуемся?
…………………………..
– Прощай, Саша.
–
5
Начальник Петербургского охранного отделения подполковник Секеринский выстроил в одну шеренгу в малом приемном зале Гатчинского дворца всех участников задержания террористов на Невском проспекте первого марта.
Царь пожелал лично видеть своих спасителей.
В ожидании высочайшего выхода агенты и полицейские молча переминались с ноги на ногу, бросали друг на друга боязливые взгляды.
Подполковник Секеринский (хотя никаких оснований для опасений вроде бы и не было - наоборот, ожидались награды и поощрения) все-таки с тревогой поглядывал на своих подчиненных. Кроме двух верзил - полицейских надзирателей Тимофеева и Борисова, - всех остальных подполковник знал очень хорошо, встречаясь в охранном отделении на Пантелеймоновской если не по нескольку раз на день, то один-то уж раз в день обязательно. Почти все они в конце каждой недели бывали на личном докладе у Секеринского, но, естественно, заходили в кабинет поодиночке, и всех вместе подполковник сегодня видел, пожалуй, впервые.
Впечатление, что и говорить, было не из радужных. Лица филеров были отмечены какой-то незримой, но общей печатью неполноценности и порочности: затемненные, неясные страсти угадывались в неискренних, лживых глазах, в постоянно и напряженно втянутых в плечи головах. Было что-то неприятное, отталкивающее в этих собранных в одну группу людях, чьей профессией были самые низменные, самые подлые стороны человеческого обихода - выслеживание, подслушивание, доносы. «Да, ремесло накладывает отпечаток, - подумал Секеринский, оглядывая шпиков.
– Порознь их еще можно терпеть, но всех вместе... Весьма мерзкие рожи. Могут произвести неприятное впечатление на царя».
В зал вошел генерал-лейтенант Оржевский - личный адъютант Александра III.
– Смирно!
– скомандовал Секеринский.
Оржевский предупреждающе поднял руку:
– Тише, подполковник, тише. Никаких рапортов, никакой казармы.
Он подошел к шеренге, втянул ноздрями запах одеколона, густо шедший от полицейских и агентов, поморщился.
– Сейчас мы прорепетируем выход царской семьи. Я буду изображать царя.
Адъютант отошел к входным дверям, круто повернулся на каблуках, медленно двинулся вперед по ковровой дорожке.
Секеринский грозно посмотрел на агентов - те выпятились, вытаращили глаза - и быстро пошел навстречу генерал-лейтенанту. Не доходя друг до друга несколько шагов, оба остановились.
– Ваше Императорское Величество...
– начал было подполковник.
Кто-то хмыкнул у него за спиной.
Секеринский обернулся.
– В чем дело?
– нахмурился подполковник.
– Почему смеешься?
– Больно уж непривычно, ваше благородие, - забасил Борисов, - вроде бы их высокоблагородие не Их Императорское Величество, а вы их величаете как Их Императорское Величество...
Генерал-лейтенант Оржевский улыбался. Подобного ему не приходилось наблюдать в Гатчинском дворце.
– Господин подполковник, - согнав с лица улыбку, сказал наконец царский адъютант, - давайте условимся так: при выходе царя вы становитесь на правый фланг и просто держите равнение, ясно?
– Так точно, господин генерал-лейтенант, ясно.
– Никаких репетиций проводить больше не будем - для ваших людей это непосильное занятие.
Секеринский молча проглотил оскорбление - приходилось терпеть, если уж привел во дворец таких болванов, как этот Борисов.
Оржевский вышел. Подполковник выразительно посмотрел на Борисова и занял место на правом фланге шеренги.
6
А в это время в противоположном конце дворца в западном крыле, в большом кабинете Александра III, царь вел педагогическую беседу со старшими сыновьями. Великий князь Гога, слегка развалившись, сидел на диване, цесаревич Ника стоял около окна, сам же Александр Александрович, заложив руки за спину, мерил шагами по диагонали кабинет.
– Министр юстиции поверг на наше воззрение ходатайство Особого Присутствия, - медленно и спокойно говорил Александр Александрович, - в отношении смягчения участи некоторых осужденных. Как вы считаете, дети, следует смягчать наказание преступникам или нет?
– Они же хотели всех нас убить!
– запальчиво крикнул Гога.
– Зачем же прощать?
Император вопросительно оборотился к старшему сыну. Цесаревич молчал.
– А как ты считаешь, Ника?
– спросил царь.
– Я думаю, что нужно простить женщин, - ответил цесаревич.
– Совсем простить?
– округлил глаза Гога.
– Выпустить из тюрьмы?
– Нет, не совсем. Заменить смертную казнь каторгой.
– Правильно, - удовлетворенно кивнул головой Александр Александрович, - женщин вешать не следует.
И он взглянул на висевший над письменным столом портрет отца - Александра II. Шесть лет назад одна из убийц отца, Софья Перовская, была все-таки повешена, несмотря на то, что многие при дворе не советовали ему, только что вступившему на престол императору Александру III, делать этого. Либеральная пресса Европы подняла тогда страшный вой, что вот-де, мол, новый русский царь ознаменовал начало своего правления кровью женщины... Ну что ж, хотя теперь и не начало его правления, не следует все-таки лишний раз обострять отношения с общественным мнением Европы. Поводов для таких обострений и помимо этого дела будет еще немало.