Река
Шрифт:
Достойная церемония. Присутствуют и Ингрид Бьёнер, и Хиндар-квартет. Пастор читает трогательные строчки из Екклесиаста. Да, всему свое время. А сейчас время для счастья, выбранного себе Ребеккой Фрост. Я стою у алтаря и замечаю, что многие смотрят на меня. Они либо знают, что моя мама утонула в водопаде, либо знают, что я живу с Марианне Скууг, либо — и то и другое. Я не понимаю, что из этого хуже. Кроме того, они разглядывают мой костюм.
После церемонии мы, как велит обычай, едем на автобусах во дворец Фростов на Бюгдёе. Сельма и Турфинн Люнге следят за мной и хотят сидеть в автобусе рядом со мной.
— Как вы с Марианне провели Рождество? — спрашивает Сельма Люнге. — Мы с Турфинном думали о
Она говорит со мной тоном заботливой тетушки. И я не уверен, что мне это нравится, что мне хочется такой близости. Наверное, было бы лучше, чтобы она била меня линейкой.
— Марианне совсем измучена, — отвечаю я.
— Теперь ты успокоился настолько, чтобы заниматься? — озабоченно спрашивает Сельма.
— Теперь у меня уйма времени, — успокаиваю я ее.
Нас ждет шампанское, а потом роскошный обед в саду в специальном павильоне для приемов с окнами в мелких переплетах и печками для отопления. Семья Фрост привыкла устраивать большие приемы, и Лангбалле тоже внесли свою лепту. Необходимую, по их понятиям. Но нас ждет не веселый праздник, думаю я, это Конкурс молодых пианистов в гротескном варианте. Нервные ораторы будут по очереди в меру своих сил украшать это торжество. И я — один из них. И вот теперь, когда все становится очень серьезным, я чувствую, что Ребекка не сводит с меня глаз. Сияющих, пронзительно голубых. Какая она красивая! — думаю я. Она создана только для счастья. Господи, что же я ей скажу?
Я сижу среди ближайших членов семьи, моя дама за столом — младшая сестра Гилберта Вогта — Камилла. Хорошенькая, интересная семнадцатилетняя девочка, из которой, как водопад, низвергается поток слов, что-то об акциях и инвестициях. Кроме того, ее интересует, осмелится ли она пойти в Клуб 7, когда он летом переедет в новое помещение в Вике.
— Джаз — это такая прелесть! — говорит она и лукаво на меня смотрит. Она твердо решила поступить в Высшую торговую школу в Бергене и стать экономистом.
Мне странно вдруг оказаться знакомым с людьми, которые способны навести порядок в деньгах. Отец этого никогда не умел. Поэтому я уже давно ничего о нем не знаю. Потерпел ли он крушение со своей новой подругой в Сюннмёре? Все возможно. У меня нет сил звонить ему. А он не из тех людей, которые, чуть что, сами хватаются за телефонную трубку.
Поздравительные речи следуют одна за другой. Я внимательно слушаю, но думать не в состоянии. С каждым услышанным словом от текста, что я держу в голове, остается все меньше. Вскоре там не останется вообще ничего. Речи родителей с обеих сторон забавны и полны смысла. Это воспитатели, которые рассматривают своих детей как личное достояние и как объект для инвестиций. При этом семейство Фрост интеллигентно и полно энтузиазма. Семейство Лангбалле пока что довольствуется только деньгами.
Фабиан Фрост говорит, что его дочь очень добра и что эта доброта может принести ей в будущем определенные трудности, поэтому ей не следует быть слишком уступчивой, однако теперь она обрела мужа, который ее понимает. Со слезами на глазах он пьет за ее здоровье и желает ей счастья.
После этого идут речи обоих родителей Лангбалле, из которых я сегодня не помню ни слова. Потом наступает очередь матери невесты.
Дезире Фрост называет свою дочь художественной натурой. Похоже, она разочарована тем, что Ребекка выбрала карьеру врача, а не музыку, но пытается с энтузиазмом говорить о ее занятиях медициной. Вспоминает несколько трогательных эпизодов из детства Ребекки, выражает сожаление, что в последнее лето на берегу возле их дачи произошло такое трагическое событие. Свою речь она заканчивает мольбой к Кристиану: «Дорогой зять, обещай мне быть добрым по отношению к Ребекке».
Кристиан Лангбалле высоко поднимает бокал и кричит:
— Это я тебе обещаю, Дези!
Наконец доходит очередь и до меня. В голове у меня пустота. Я думаю
— Дорогая Ребекка! — говорю я и вижу, что она смотрит на меня большими, полными ожидания глазами. В данную минуту я ее лучший друг. Я не смею не оправдать ее ожидания. И вдруг мне становится ясно, что я должен сказать. Я восхищаюсь ею как большим художником, потому что она вернула меня к жизни, когда я был в глубоком горе. Восхищаюсь ею как мудрым человеком, потому что именно она посоветовала мне искать счастья, пока не поздно. Восхищаюсь ею как верным товарищем. Я чувствую, что это хорошее начало, что гости внимательно меня слушают, что я говорю от чистого сердца. И тут я произношу роковые слова:
— Когда-то ты сказала мне, что мы с тобой должны были бы пожениться. — Но в ту минуту я даже не понимаю, что гости могут превратно истолковать мои слова. И невозмутимо продолжаю свою речь. Пытаюсь сказать, что я вел себя как безмозглый идиот. Пытаюсь объяснить, что между нами существовала совершенно особая дружба, вспоминаю, какой заботливой по отношению ко мне всегда была Ребекка. Я пытаюсь нарисовать портрет почти совершенной женщины, которая стоит, как скала, на которую Кристиан Лангбалле может полностью положиться. И не слышу отзвука только что сказанных мною слов. Взгляды Ребекки, которыми она меня награждает, вдохновляют меня. Потому что Ребекка тоже не услыхала ничего рокового в той фразе, что услышали остальные гости. Для нее это само собой разумеющееся. Она знает, что это правда. Теперь это знают и все присутствующие.
Однако они делают вид, что ничего не заметили. Даже тогда, когда я описываю дни, проведенные наедине с Ребеккой на даче Фростов в августе, как посещение садов Эдема, где мы бродили почти как Адам и Ева, хотя сердце мое тогда изнывало от горя. Я немного рассказываю об Ане, но у меня получается так, будто Ребекка почти заставила меня забыть ту, которая недавно умерла. И именно теперь, после нескольких бокалов шампанского, белого и красного вина, я слышу, что сказал лишнее, что самому себе я кажусь более интересным, чем это есть на самом деле, что мои слова удивительным образом становятся двусмысленными, почти непристойными, что какие бы слова я ни употребил, я не могу избавиться от сексуальных намеков. Я запутываюсь в грустной риторике садов Эдема, которые заставляют всех присутствующих, включая меня самого, увидеть нас с Ребеккой, разгуливающих нагими по даче Фростов, слушающих Чайковского и вовремя и не вовремя вкушающих плоды своего уединения, пока ее жених отдыхает во Франции, а родители совершают поездку на теплоходе вдоль побережья Норвегии. И хотя я касаюсь также трагических событий того дня, я описываю утешение, которое мы подарили друг другу, словно нас сорвало с тормозов и мы вместе отправились в постель. Но Ребекка ничего не замечает! Она глотает каждое мое слово. И восторженно смотрит на меня, тогда как Кристиан Лангбалле, открыв рот, впился в меня глазами, точно я сумасшедший. Однако, несмотря ни на что, мне удается всех рассмешить. И когда я чокаюсь с Ребеккой, «моим лучшим другом», и она демонстративно целует меня в губы, потому что она так устроена, по палатке проносится смех облегчения. Кто-то даже кричит «браво!».
Большинство гостей, безусловно, решили, что я влюблен в Ребекку, думаю я. Несмотря на все сомнения, одолевающие меня по дороге сюда, я чувствую, что речь мне удалась, что она прозвучала как выстрел.
— Бесподобно! — Какой-то пьяный судовладелец из Бергена чокается со мной через стол. Он тоже уже не ориентируется в происходящем. — Черт, вот это была речь! Но почему же вы с нею не поженились?
Я вижу, что окончательно перестал нравиться Кристиану Лангбалле. Он уже не скрывает своей враждебности. Ребекка что-то шепчет ему на ухо. Но видно, что его это не утешает.