Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
После института многих из нас послали на Урал. Ехал я и думал: ну что мне делать на Урале? В самом деле, что, если там еще с демидовских времен прочно застолблены все клады? Так, мелочишка какая-нибудь осталась, может быть, да не хочется размениваться на мелочи дипломированному инженеру. Поработаю немного и махну опять в Сибирь, закрашивать белые пятна на сибирской карте. Однако Уралу я отдал всю главную часть жизни. И этого оказалось мало, судя по находкам моих преемников.
Начинал с железа — хлеба насущного тяжелой индустрии. Гора Магнитная стояла еще не тронутой, курская руда еще томилась в глубоком подземелье, но железо всегда пробный камень для геолога-разведчика. Моя сибирская «золотая лихорадка» прошла вместе с юностью, и меня потянуло к прозаическим металлам, хотя, чего греха таить, приступы этой «лихорадки»
Вслед за железом и медью начали искать никель. Полным ходом шла первая пятилетка, вырисовывались контуры второй. Никель нужен был как воздух без него и думать нечего о налаживании производства специальных сталей. Никель, никель и никель!.. В поисках его моя геологическая партия сбилась с ног. Наконец в 1935 году удалось открыть первое месторождение. У всех сразу отлегло, от сердца. На радостях доложили Серго Орджоникидзе. И он снарядил к нам в Ярск одного из главных прорабов первых пятилеток — Сергея Мироновича Франкфурта, основателя Кузнецкого металлургического комбината.
Железо, медь, никель... Это уже основа для развития целого индустриального района, или, как нынче говорят, промышленного комплекса. Но особо налегали мы в первую очередь на никель: война была уже не за горами. Времени для других поисков почти не оставалось, однако нет-нет да и завернешь по пути на какое-нибудь приглянувшееся местечко. Так между делом я начал бурить неподалеку от Березовки, где по всем признакам мог быть колчедан. Приходилось вести разведку вне плана, что называется, из любви к искусству. Теперь кое-кто спрашивает: «Почему ты совсем немного недобурил до уникальных залежей?» Ну, что же, задним числом всего легче упрекать. А тогда один безымянный автор газетной заметки сердито спрашивал меня, почему я вообще осмелился бурить. Но это дело прошлое...
Тут вскоре и нагрянула война. Урал принял на плечи своих заводов всю тяжесть Отечественной войны. Южная, украинская металлургия оказалась под ударом и была выведена из строя; могучая Сибирь не успела как следует расправить крылья; и наш Урал, добытчик и кузнец, стал, по меткому слову поэта, опорным краем державы. Вот когда мудрость всеобщей борьбы за пятилетки, которые мы выполняли в четыре года, сделалась очевидной и для неприятеля. Рабочее время, с такими лишениями сэкономленное на строительных площадках, обернулось выигрышем военного времени для подготовки общего контрнаступления на фронте.
Не пропал даром и труд академика Ивана Михайловича Губкина. Еще в канун войны забили нефтяные фонтаны вдоль западного фасада Уральского хребта. Второе Баку сыграло немалую роль в нашей победе. Центр тяжести нефтяной промышленности в считанные годы переместился на восток. Геологи уже начинали поиски нефти и газа и на южном торце Урала.
Южный торец Урала... Когда-то Александр Евгеньевич Ферсман назвал его жемчужиной России. Он был редким знатоком земных сокровищ. Помню, как он находил в каждом куске яшмы свой пейзаж: то неспокойное, штормовое море с одиноким парусом на гребне волн; то ясное, безоблачное небо над сиреневыми увалами; то майскую степь зеленого предгорья с цветущим тюльпаном на первом плане. Мы слушали колдовские рассказы академика на большом привале и всякий раз поражались, как он умел соединять строгую логику научных доказательств и вольный полет фантазии. Для нас он был разведчиком «божьей милостью».
Геологи вышли из войны намного повзрослевшими, крупные открытия следовали одно за другим. Настал черед и моей Березовки: молодые люди уже послевоенной выучки наконец-то добрались до всех пяти залежей богатейшей
Урал помолодел за эти три десятилетия после Отечественной войны. Его М л е ч н ы й П у т ь с такими звездами первой величины, как Свердловск, Челябинск, Пермь, Магнитогорск, Тагил, протянулся от самого Заполярья до Казахстана. Его геологическая периферия сильно расширилась на запад и восток, перевалив и через границы собственно уральских областей. Когда Урал начал испытывать «медное голодание», вовремя подоспел березовский колчедан. Когда гора Магнитная, сильно поубавившись за войну, потом и вовсе сравнялась с окрестной степью, с легкой руки пилота Сургутанова была открыта Соколовско-Сарбайская аномалия. Когда и запасы никелевых руд неплохо было уже пополнить, недалеко от Ярска, в целинном Притоболье, геологи отыскали новые месторождения. И так разведчики прошлись по всей таблице Менделеева. Какой же здесь может быть разговор о том, не оскудел ли наш Урал?
Ну, да, конечно, тюменские нефть и газ — поистине открытие века! Однако теперь и на Южном Урале найден такой «газгольдер», запасы которого тоже исчисляются триллионами кубометров. И это в тех местах, где люди искони отапливали свои жилища кизяком. Нет, не оскудел и никогда не оскудеет наш батюшка-Урал!..
На заре индустриализации мы учились строить гидроузлы у тех же американцев, которые снисходительно посматривали на большевиков со своих плотин. Ныне мы располагаем крупнейшими в мире гидроцентралями да вдобавок еще и консультируем других, помогаем возводить такие махины, как, скажем, Асуан или дунайские Железные Ворота. На заре индустриализации мы и поиск полезных ископаемых вели отдельными, разрозненными партиями и лишь в отдельных перспективных районах, к тому же дедовским способом, — шурфами. Ныне геологи пользуются радиоактивными методами п р о с л у ш и в а н и я земли, первоклассными станками глубокого бурения. Геологическая служба охватила всю страну, и разведчики действуют не только на суше, но и на море. Да вдобавок к тому мы помогаем находить бесценные клады братским народам социалистического лагеря, молодым государствам Азии и Африки. Советские геологи, превозмогая непривычный для северян зной тропиков, ищут сокровища во всех концах земли, на самых разных меридианах и параллелях. Мало кто знает, что кубинская никелевая руда — сестра уральской. Овеянные партизанской славой горы Сьерра Маэстра как бы становятся рядом с нашим рабочим Уралом.
Да, земля богата неимоверно. Но ее богатства необратимы. И с какой же хозяйской рачительностью должны мы относиться к тому, что она н а ж и в а л а в течение миллионов лет. Не пора ли нам оценивать в рублях даже самую малую находку? В какой-нибудь цеховой кладовке у нас все на бухгалтерском учете — каждый болт, каждый килограмм гвоздей, а из кладовых земли всяк берет то, что ему надо, без фактуры, то же, что не ко двору, идет в отвал, хотя оно, может, ценнее ценного. Особенно досадны потери в цветной металлургии: сколько лежит в заводских отвалах всего того, что геологи усиленно ищут в недрах!
В годы войны мы вынуждены были, не считаясь ни с чем, извлекать из полиметаллической руды, скажем, только никель, в котором нуждались танковые и артиллерийские заводы. Все остальное, попутное, оказывалось бросовым. Такое было оправдано чрезвычайной обстановкой: в прифронтовом лесу не до подлеска, когда нужно прокладывать огнем дорогу наступающей пехоте. Но теперь комплексное использование минерального сырья должно стать законом.
Мне вспоминается один любопытный случай. До войны в Ярске построили шоссе из великолепной яшмы, что лежала под рукой. Узнав об этом, академик Ферсман, вообще-то очень мягкий человек, рассердился не на шутку. «Что у вас — мало бута? — жестко выговаривал он начальнику строительства. — В яшму следует одевать города, а вы ее бросаете под ноги, словно ухарь-купец дорогую шубу в грязь!» Стало быть, надобно вести дело так, чтобы нашим потомкам не пришлось разбирать городские мостовые — из поделочного камня — для облицовки своих дворцов.