Реки не замерзают

Изборцев Игорь Александрович

Домой он ехал в переполненном автобусе, а рядом полная приземистая бабуля все ругала какую-то Клавку. «Не мою ли зазнобу изборскую?», — подумал Петр Петрович и прислушался.

— Клавка-то соседка меня безмозглой старухой обозвала, мол, сплетни я переношу. Представляешь? Разве ж такое можно простить? — шипела бабка своей товарке, тоже пожилой женщине, но повыше росточком и потощее телом, — Я конечно ей все высказала. Так она теперь, — представляешь? — сглазила нас. У меня бок заболел, Мишка двойки одни хватает, а, зять, так вообще, всю зарплату пропил.

— Ахти тошно! — испуганно воздохнула ее

собеседница, сжав ладошками щеки. — И что ж ты?

— А что я, терпеть буду? — повысила голос приземистая бабуля. — Я посоветовалась с умными людьми, они подсказали, что делать. Теперь выхожу ночью и подливаю ей кое-что под дверь. Пусть нюхает, да нос воротит. Пусть знает…

Стоящий рядом плюгавенький мужичок хихикнул и толкнул Петра Петровича в бок:

— Гляди, вот неугомонное бабье племя. Из за фигни разной воюют, ссорятся меж собой, ссаку подливают под дверь. А дел-то? Ее видишь ли обозвали? Беда какая. Видно и впрямь хороша, поделом такой. Нет чтобы просто забыть, да простить? Так нет же, будут теперь до смерти друг другу нервы портить. Вот ведь курицы, а?

Мужичек опять хихикнул, призывая, видно, к тому же и Петра Петровича, но тот лишь криво улыбнулся, потом отвернулся в сторону и помрачнел…

В конце концов, привела судьба Петра Петровича на какой-то оптовый склад, притулившийся на Запсковье, прямо на берегу реки Великой и соседствующий с десятком других, ему подобных. Накануне Петру Петровичу точно пообещали, что там вакантно место грузчика. Все складывалось удачно: сам хозяин, азербайджанец Муса, оказался на месте. Он прищуренным взглядом с головы до ног осмотрел Петра Петровича, почесал сквозь расстегнутую рубаху толстую волосатую грудь и милостиво кивнул:

— Работай, только если что сопрешь, ноги-руки вырву. Если пьешь на работе, лучше сам сразу уходи, потом хуже будет. Накажу. Я знаю вашего брата: как свиньи пьете. Воруете и пьете!

Впрочем, говорил все это Муса вполне доброжелательно; вальяжно разместив свое жирное тело в дорогом кресле, он покручивал на пальце огромный золотой перстень и то и дело почесывал грудь, словно целый полк насекомых проводил там военные маневры. Петр Петрович, хоть и тошно было, терпел, да уж и привык ко всякому, стоял столбом и не мигая слушал хозяина, а тот не спеша продолжал, что называется, вводить в курс дела:

— Платить тебе будут каждую неделю, — говорил он самодовольно, с чувством глубокого достоинства и почти что без акцента, — по началу по пятьдесят рублей за день. Тут у нас завскладом руководит, Антоныч. Как с отпуска выйдет, будешь его во всем слушать. Все понятно? Если да, завтра выходи.

— Понятно, — хмуро кивнул Петр Петрович и пошел восвояси.

Дней пять Петр Петрович работал без всяких происшествий и недоумений. Таскал, себе, с места на место мешки, ящики да коробки. Изредка появлялся хозяин в сопровождении гомонящих по своему земляков и, иногда, молодых полуголых местных девиц.

— Прывык? — спросил в первое такое посещение Муса и с силой хлопнул Петра Петровича по спине…

В присутствии земляков Муса почему-то старался говорить с нарочитым акцентом. А вообще-то, как рассказали Петру Петровичу знающие люди, Муса чуть ли не всю жизнь провел во Пскове, работал оператором котельной, рубщиком мяса на базаре и даже, вроде бы, участковым

милиционером. Так что с давних пор в здешних местах был он человеком свойским и вполне обрусевшим, но нынче старался напустить на себя пришлый, заграничный вид, даже четки взялся носить на руке, что твой мулла. Но что делать? Знать, время такое приспело, что не в почете стало наше исконное.

Петр Петрович криво улыбнулся хозяйской ласке и сказал, что всем, мол, доволен. Муса в ответ что-то похабно гаркнул по своему, так что земляки заржали, как жеребцы.

Но в остальном все у Петра Петровича было нормально и работать он собирался здесь долго, сколь сил его на то хватит. А на шестой день вышел на работы из отпуска завскладом Антоныч…

Это для Петра Петровича стало тем еще сюрпризом. Оказывается, звали-то Антоныча Николаем. И был он тем самым Николаем Антоновичем из деревни Гусинец, который сквозь всю-то жизнь Петра Петровича пророс как зловредный сорняк. «Не может быть!» — только и подумал Петр Петрович, а потом напал на него сущий столбняк, так что даже мысли в голове перестали ворочаться.

 Николай Антонович совсем полысел, усох, ссутулился, голову в плечи втянул, но глаза из-под очков смотрели цепко и зло. А повел он себя при встрече как-то странно и непонятно; так, словно не двенадцать лет миновало с последней их встречи, а какая-нибудь паршивенькая неделька другая.

— Удивляюсь я тебе, — сказал он буквально сразу, как увидел бывшего дружка, — Удивляюсь, говорю, я тебе Петруха. Чего ты все приключений на свой зад ищешь? Судьбу испытываешь? Нашел меня, значит? Рад? А я ведь здесь тебя, чуть что, в рог бараний сверну. Я здесь большой человек. Чего добиться-то хочешь?

— Да не знал я, что ты здесь работаешь, иначе не пошел бы, — честно признался Петр Петрович, — мне бы тебя хоть век не видеть.

— Говори, говори, — сморщился Николай Антонович, — я про твои задумки и мечтания не забыл. Помнишь, как угрожал мне? Тоже мне, неуловимый мститель. Я бы тебя тогда раздавил, как клопа, но повезло тебе — ускользнул. Что, по новому все начать хочешь?

— Нет, — обескуражено помотал головой Петр Петрович, — точно говорю — знал бы, не пришел сюда. Просто туго совсем стало, жена болеет, жить не на что.

— Туго, говоришь? — несколько помягчал голосом Николай Антонович. — Что ж, тогда покедова работай. Только сахара тебе тут не обещаю. Будешь в чем перечить, пущу под молотки. Так и знай.

— Чего мне перечить? Годы уж не те. — повинно склонил голову Петр Петрович, но про себя подумал: «Не прощу я тебя, Колька, и как случай представится, за все заплачу, отпляшу свое на твоей заднице».

Впрочем, вопреки всем его недобрым ожиданиям, особенно ничего в его трудовой жизни не поменялось. Бывало, что и прикрикнет Николай Антонович на него: чего ты, мол, там волынишь? чего, мол, дело не делаешь? Так он и на других также голос возвышал — работа такая. Подметать, правда, заставлял сверхурочно после смены — но это дело вполне терпимое. Петр Петрович не противился; мел, себе, цементные полы, потупив глаза. А когда взгляд-то невзначай поднимал, то казалось ему, что наблюдает за ним из-за стекла своей будочки Николай Антонович и недобро улыбается. «Ну, погоди, Колька, — думал тогда Петр Петрович, — поквитаемся!»