Реки не замерзают

Изборцев Игорь Александрович

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром [10], — тогда и Господь помилует тебя не только в этом веке, но и в будущей жизни. Ибо только милостивые помилованы будут. Аминь.

Проповедь наконец завершилась и батюшка скрылся в алтаре. Петр Петрович же пробрался к свечному ящику и спросил, что следует заказать по случаю сороковин. Ему объяснили. Он купил свечей и написал поминальную записку, потом, поставив к распятию свечи, опустил в ящик для пожертвований несколько монет и перекрестился, глядя на царские врата. На душе стало легче, и он пошел на могилку, не искушаемый более никакими дурными мыслями…

* * *

Утром

тридцать первого июля, неделю спустя после своего невеселого дня рождения, Петр Петрович отправился на автовокзал и купил билет на печорский автобус до деревни Гусинец. Желание такое возникло накануне импульсивно, без видимых на то причин. Да и, правда, зачем ему туда было ехать, ведь, поди, и знакомых там не единой души не осталось? Но Петр Петрович подчинился какому-то таинственному глубинному зову и поехал. От шоссе он шел по хорошо укатанной, отсыпанной щебенкой дороге и думал, что такая в любую непогоду не раскиснет и устоит. «Может и Николай в этом как-то поучаствовал? — пришла внезапно в голову мысль — по начальству какому ходил, пробивал, ведь и сам не последним человеком был?» Петр Петрович тяжело вздохнул и встряхнул головой, словно отгоняя от себя невидимую назойливую муху. Показались заборы, сараюшки, дома… Кое-что было знакомо, но обветшало и покосилось, а кое-чего не было и вовсе. Но в большинстве своем, дома оставались ухоженными и справными. Во дворе у дома Фроловых красовалась ладная, явно недавно срубленная банька под шифером, у крыльца стоял старенький «Москвичок».

Петр Петрович застыл у калитки и задумчиво смотрел на свежевыкрашенные окна, на яблоню перед ними, на густо обсыпанные ягодами кусты смородины и думал о том, что именно здесь, в этих самых стенах, он и родился пятьдесят лет назад. Странная штука жизнь…

— Вам кого? — вывел его из задумчивости чей-то голос.

Перед ним стоял молодой мужчина на вид лет тридцати, худощавый, загорелый, коротко стриженный, но с заметными уже залысинами на лбу.

«Сын, — догадался Петр Петрович, — хотя и не очень похож. Отдыхает, верно, здесь с семьей летом».

— Вы, по-видимому, насчет покупки дома? — опять спросил мужчина. — Так? Вы уж простите, мы пока передумали продавать. Хотели, было, после смерти отца, ведь дом дедовский, постоянно в нем не жил никто. Но теперь передумали. Вы уж простите.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Петр Петрович, — хорошо, что передумали. Дедовские корни рвать не надо…

Пошел дождь, но Петр Петрович все неспешно бродил по деревне и думал о том, что было и чего можно было бы миновать, если бы… «Эх, — качал он головой, — молодо-зелено». У одного из домов за оградой из жердей стоял дед, смутно знакомый. «Он ведь и тридцать лет назад был немолодым, — вспомнил вдруг Петр Петрович, — Сергей, точно — дед Сергей».

— Здравствуйте, — поздоровался Петр Петрович, — вы ведь Сергей? По отчеству, простите, не помню.

— Так, — кивнул дед, совсем не удивившись явно неожиданному вопросу, — он самый. Откель меня знаешь?

— Бывал я тут в молодости, — усмехнулся Петр Петрович, — родился даже здесь.

— Вот как? — дед, похоже, опять ничуть не удивился.

— У Фроловых отец мой с матерью гостили, да подошло матери время родить. Вот и родился здесь.

— Так-так, — кивнул дед, и непонятно было, верит он или нет, или же просто все это ему безразлично? Однако, спустя минуту неловкого молчания, дед Сергей вдруг заговорил:

— Отчего ж не помнить? Гулял я тогда у Атошки и батьку твоего помню. Крепкий был мужик. Живой?

— Давно схоронил и его,

и мать, — ответил Петр Петрович и, опершись руками о верхнюю жердину, спросил: — Годов вам уж, поди, за восемьдесят будет?

— Восемьдесят два, — уточнил дед Сергей, — с сорокового года здесь, чай, живу.

— Хорошая у вас память, позавидовать можно.

— Не жалуюсь, — дед Сергей двинул вверх бровями, — однако, все больше помню прежние годы, военные, да послевоенные, а что надысь, давеча было, бывает, подзабываю.

Петр Петрович сочувственно кивнул. И вдруг припомнились ему юношеские его изыскания о названии этой деревеньки. «Отчего ж не полюбопытствовать?», — подумал он и спросил:

— Послушайте, а может быть, вы помните, отчего деревня ваша зовется «Гусинец»?

— Гусинец-то? — переспросил дед и покачал головой: — Отец-то мой знал, точно знал, да вот спросить-то я у него забыл. Так-то.

Постояли еще с минуту молча. Деду, как видно, было привычно такое вот молчаливое соседствование; поди, успел уж наговориться за свои-то годы? А Петр Петрович, неловко переминался с ноги на ногу и, наконец, раскланялся.

— Ну, ладно, бывайте здоровы, пойду я, на автобус надо успеть, домой.

— Давай-давай, — сказал дед и сделал прощальное движение бровями.

 И вдруг, когда Петр Петрович уж ступил на дорогу, он неожиданно подал голос:

— Вспомнил я почему «Гусинец», озерко тут раньше было и мочил больших много, так гуси, как мимо пролетали, садились передохнуть. Вот и «Гусинец».

— Спасибо, — Петр Петрович еще раз, напоследок, махнул рукой и зашагал в сторону шоссе.

«Нет, работать на прежнем месте больше не стану, — разрешил он наконец для себя сомнения последних дней, — не хорошо это — там работать. Не уважение это к Николаю, да и стыдно: ведь русские же мы, перед кем унижаемся? На завод пойду места искать. Слава Богу, они теперь опять заработали — и мне место найдется…»

После дождя было по-особенному свежо, дышалось легко и свободно, а в небо впереди, как раз со стороны Изборска, круто вздымалась яркая радуга. Уже возле шоссе Петр Петрович нагнал медленно бредущую старушку. Поздоровался и хотел было пройти мимо, но она вдруг остановила.

— Погляди, сынок, — она указала рукой на радугу, — чудо-то какое! Мостик от земли на небо. По нему сейчас святые Божии люди спускаются, в храмах изборских служба вечерняя началась, преподобному Серафиму Саровскому сегодня праздник. Вот Господь и мостик сотворил, что бы святые помолиться вместе с нами пришли. Чудо!

Не зная, что ответить, Петр Петрович просто молча кивнул и повернул налево, в сторону остановки, а бабка зашагала направо к Изборску, до которого оставалось еще около трех километров. Вот уж действительно чудо — преодолеть их ее старым ногам.

Через пятнадцать минут Петр Петрович ехал в автобусе. Радуга впереди все так же сияла; он смотрел на нее и теперь будто бы и впрямь видел, как чинно и неторопливо спускаются по ее крутому боку блистающие нимбами святые, и даже слышалось ему какое-то пение, ласкающее слух и успокаивающее душу. И от того, верно, или же от усталости и чрезмерного обилия грустных воспоминаний, выкатилась ему на щеку крупная слезинка. Он поднял было руку, чтобы просто смахнуть, но отчего-то пожалел, осторожно перенял ее на палец руки и долго держал перед глазами, словно пытаясь рассмотреть в ней что-то важное, пусть до времени и позабытое. А радуга впереди, ухватившись концами за небо и землю, все сияла и словно тянула их друг к дружке… И все еще звучала в ушах чудесная небесная песня…