Реквием
Шрифт:
И на этой мысли она незаметно для себя отключилась. От страха. Будто от удара по голове.
– …Когда ты была маленькой и худенькой, твоя круглая рожица выручала тебя, ты не казалась тощей, хотя была таковой. А теперь, когда ты полная, твоя «аккуратная» милая мордашка не позволяет тебе выглядеть толстой и старой, – услышала Лена.– Для Лили лишения молодости не приблизили огорчений старости. Она выглядит и чувствует себя превосходно. Почему?
– Её спасает весёлый оптимистичный характер и какой-то молодёжный пофигизм. А мы с тобой из-за каждого пустяка на стену лезем. Но внутри себя.
– Я в молодости с вечно задранным носом ходила, ты – с искренней открытой улыбкой на лице. Под твоей наивной скромной простоватостью прятались и талант, и боль. От тебя не ожидали ни слишком умного слова, ни твердости духа, а ты ошарашила всех и тем и другим, когда в Москву уехала, – тихо засмеялась Инна. – А теперь ты слишком молчалива. Я, конечно, с полным уважением отношусь к твоей сдержанности.
– Я не могу позволять себе быть голословной, рассуждать о том, чего доподлинно глубоко не знаю, – стала серьезно оправдываться Лена.
– Актриса Вера Васильева как-то в одном из интервью пошутила: «Играю графиню в «Пиковой даме». Приходится горбиться и чуть пришаркивать ногами, чтобы больше походить на старуху». И это в ее-то возрасте! Наверное, легко живет.
– Может, потому что в любви?
– Беда внезапно свалилась на твою голову.
– Беды всегда внезапны. Ждут радость. Помнишь, наши любимые тосты? «Чтобы желаемое нами стало неизбежным» и «Чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями». У меня они часто не совпадали. Но к чему теперь запоздалые сожаления?
Инна устало смежила веки. Потом продолжила, стараясь не упустить ускользающую мысль.
– Мне приходилось себя жестоко изнурять, чтобы достичь определенной высоты. И все-то у меня было не как у людей. Надоело до чертиков. Омерзительно. Пропади оно всё пропадом, – тихо, с надрывом произнесла она.
Мысль прервалась, словно разделилась на бесчисленное число кусочков и разлетелась мелкими осколками. Инна угрюмо замолкла.
– Не воскрешай в себе грустное.
– Это по молодости болезни приходят и уходят. Незабываемые годы! А наши болячки теперь с нами до конца. И с каждым разом их все больше. Старость – могу сказать без всяких преувеличений, – если даже все в порядке, – печальное время. Она не для слабаков.
– И во мне теперь куча болезней – последствий онкологии. Спина зудит, горит, суставы ломят. Когда приходится много ходить, ногу приволакиваю. Колени давно надо чинить, но все не до себя. Одно лечишь, другое калечишь. Делаю массаж спины – желудок взвывает. Наши болезни, как бомбы или гранаты, и неизвестно, какая из них и в какой момент может взорваться. Что меня убьет? Уж лучше бы от сердца, чем возврат… – вздохнула Лена.
– Я вот о чем подумала. Говорят, что старость – подарок, который надо заслужить. Разве Эмма ее не заслужила? Но доживет ли? И ведь не по своей вине. А Федька с его эгоизмом лет до девяноста протянет, а то и больше. За что? Он самый выигрышный билет из целой пачки вытащил? Разве я не достойна счастливой старости? Я больше его грешна? Ведь нет же? – спросила Инна и подумала: «Эмма – сильная личность. То, на что она решилась, требовало не меньшего мужества, чем поступок Лены. А может, и большего. Ежедневно преодолевать собственное психологическое сопротивление. И ведь сама подрядилась. Верность,
– Разве половинчатый мир Федора содержит гармонию жизни? По мне так он слишком узок.
– Мне слова апостола Павла вспомнились. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь всё перенесет». А разве не так любила Эмма? И где ее счастье? Оно в вечности? Эта голгофа – путь ее души к вечной жизни? Хитро придумали мужчины! Вот смотрю я теперь на всё это со стороны… Какие мы все глупые, несчастные идиотки! Любви хотим, счастья, а что получаем?
В школе нам все толковали о победе человеческого духа над болезнями. Помнишь Николая Островского? Хлебнул сполна. Говорили: «Достойно вести себя, зная о близком конце, – это подвиг». Нет, это страдание! Это трагедия! И ни к чему высокие слова, когда нет выбора.
– Инна, тебе хуже, чем Островскому. У него жена рядом была.
– Уточняла я когда-то давно списки избирателей, которым требовалась для голосования урна на дом. В одной квартире жили старик со старухой. Они еле передвигались. У них было недержание мочи. Памперсов тогда не было, так они подвязывались какими-то тряпками, которые волочились у них между ног. Просто ужас. Но они все равно участвовали в выборах. Я была потрясена их желанием жить, стремлением до последнего чувствовать себя полноценными гражданами. А сколько им оставалось? Вот и подумаешь…
Инна сделала паузу. Устала. Лена, правильно оценив ее молчание, тоже затихла. Почему-то промелькнули в голове слова знакомой Лиды: «Люди умирают молча». От них Лене сделалось жутко тоскливо, захотелось, как в детстве, завернуться в теплое ватное бабушкино одеяло и отгородиться от всех на свете бед.
– Толстой в одном из рассказов писал о том, как легко умирает бедный человек и как тяжело – богатый. Я с ним не согласна. Странная, мужская точка зрения. Всем тяжело уходить. И труднее всего тем, кто оставляет неустроенных незащищенных детей и незаконченные дела. И богатство здесь ни при чём. Деньги – пыль. Человеку, прежде всего себя жалко и еще близких, тех, кто от него зависит.
Тетю свою вспомнила. Она, узнав приговор врачей, не стала ждать диких болей, какие мучили нашу бабушку. Две недели ничего ни ела, ни пила и тихо ушла. Какая выдержка! Сильная была женщина. Поучительный пример, но я так не смогу.
Думаю, мать меня скоро призовет. Заждалась поди… Знаю, знаю, нельзя всуе трепать память ушедших. Но сердце уже занялось тоскливым предчувствием встречи. Это только в юности кажется, что у нас в запасе вечность и нам некуда спешить, – тихо роняет Инна. – Разные карты всем нам сдает судьба, но очко редко кому выпадает.
– Моя бабушка в таких случаях говорила: не гневи Бога. Лучше многих прожила жизнь. Конечно, хотелось бы дольше. Но только чтобы жить, а не мучиться. Тебе надо вздремнуть. Может, Бог даст…
– Бог, Бог! К чему мне твое жизнеутверждающее одобрение прожитой мной жизни? – явно враждебно сказала Инна. И неожиданно пожаловалась:
– Изматывает боль, словно круги ада прохожу. На что я теперь еще годна? Только плакать.
– Человек до конца не знает своих способностей. В критические моменты он может проявить в себе, казалось бы, невозможное, – решительно возразила Лена.