Реквием
Шрифт:
— С тебя возьмут деньги за всю поездку, приятель!
— Мне все равно.
В ту секунду, когда машина останавливается, я распахиваю дверь и бегу, следуя указаниям на моем телефоне. Мне требуется чуть больше девяти минут, чтобы добраться до места назначения. Я весь в поту, у меня чертовски кружится голова, когда мчусь через парковку «Фалькон-хауса».
Гейнор сидит у входа на скамейке в парке и ждет меня.
Выражение ее лица наполнено беспокойством, когда она замечает, как я несусь к раздвижным дверям.
— Стой! — кричит Гейнор, вскакивая
— Слишком поздно! Ты уже опоздал, — говорит она, кладя руку мне на грудь.
Ужас овладевает мной. Я не могу дышать.
— Что значит «я опоздал»?
— Брайтон срочно забрала ее, как только Соррелл приехала сюда. Я даже не знала, что она приедет. Соррелл заставила меня пообещать не звонить тебе. Прости.
— Она уже внутри? Или… или уже в предоперационной, или…
— Она уже в операционной.
— Что? ЧТО? — Я сейчас точно вырублюсь на хрен. — У Брайтон нет новых снимков. Она понятия не имеет, как сейчас выглядят повреждения Соррелл! — Она идет вслепую, как и в случае с Генри. Это именно то, о чем я беспокоился. — Я, блядь, убью ее, — рычу я. — Я собираюсь вытащить ее из операционной и оторвать ей гребаную голову.
Гейнор хватает меня, дергая назад.
— И что хорошего это даст, а? Твоя девушка уже на столе, Тео. Она пошла ва-банк. Если у тебя проблемы с доктором Брайтон, то что это значит для Соррелл?
Я перестаю бороться, чтобы добраться до двери, прерывистый вздох вырывается из моего рта. Она права. Чертовски права. У меня связаны руки. Я не могу сейчас прерывать операцию. Соррелл — единственная, кто пострадает. Я опускаюсь на колени прямо посреди дорожки, ведущей к зданию, и закрываю лицо руками.
Гейнор гладит меня по спине, делая все возможное, чтобы утешить меня.
— Все будет хорошо. Единственное, что мы можем сейчас сделать для Соррелл, это надеяться, молиться и верить, что все будет хорошо.
— Не думал, что увижу тебя снова.
Я поднимаю глаза и вижу отца Симмонса, который зажигает у аналоя самую большую свечу, которую я когда-либо видел. Он точно такой, каким я его помню — обветренное лицо, скрюченные руки, блестящие глаза. В свои шестьдесят с небольшим он выглядит намного старше своих лет. Полагаю, что целая жизнь, потраченная на то, чтобы облегчить боль и страдания других людей, старит человека не по годам.
— Пришел помолиться? — спрашивает он, подходя к скамье, на которой я сижу.
Я издевательски смеюсь.
— Нет. Я просто большой поклонник очень жестких, очень неудобных деревянных сидений.
Смех отца Симмонса гораздо более искренний.
— Знаешь. Еще в начале девяностых в моей последней церкви мы заменили все деревянные скамейки на действительно красивые новые. Такие обитые тканью скамейки.
Я фыркаю, ковыряя ногти.
— Она снова в операционной, — тихо говорю я.
— Кажется, я что-то слышал об этом. Я могу что-нибудь для тебя сделать, Теодор?
Я думаю над его вопросом. Серьезно думаю об этом. На данный момент ни он, ни его Бог, ни кто-либо другой ничего не могут для меня сделать. Я откидываю голову назад, изо всех сил стараясь не развалиться на куски.
— Вы можете кое-что сделать для нее, — тихо говорю я. — Можете помолиться.
29
ТЕО
Иногда осознание того, что что-то не так, наваливается на тебя, тяжелым грузом. Это случалось со мной и раньше, но никогда с такой уверенностью, как сегодня. Я сижу в приемной, слушая звуки бессмысленного реалити-шоу, которое медсестры включили на заднем плане, мой разум перескакивает с мысли на мысль, когда на меня наваливается тишина весом в десять тысяч фунтов. Я приклеен к своему месту, слишком напуганный, чтобы дышать, моргать или шевелиться. Если останусь здесь, вот так, запертый на месте, то, возможно, плохие новости никогда не придут. Может быть, я смогу просто существовать здесь, в этом состоянии неопределенности, и мне никогда не придется столкнуться с фактом, что моя жизнь вот-вот вспыхнет в пятнадцатимиллионный раз.
Но, конечно, почти невозможно сдержать лесной пожар, как только он набирает обороты, а это пламя бушует уже много лет.
— Тео?
Не смотри вверх.
Не смотри вверх.
Я бы сделал все, чтобы этого не делать, но от этого никуда не спрячешься. В конце концов, я поднимаю взгляд и, собравшись с духом, встречаюсь взглядом с Гейнор — с глазами, полными слез.
— Мне жаль, Тео. Мне очень, очень жаль.
— Скажи мне, что с ней все в порядке. Скажи, что она уже сидит там на кровати и просит, блять, увидеться со мной. Скажи мне что-нибудь, кроме того, что тебе чертовски жаль.
— Я… я не знаю, что… — рыдание вылетает изо рта Гейнор.
Прерывисто дыша, я впиваюсь в нее тяжелым взглядом.
— Она мертва? Просто скажи мне, она, блять, умерла там, не попрощавшись со мной должным образом? — Если она это сделала, то, клянусь Богом, я буду держать обиду до конца своих дней. Поскольку Вселенная ненавидит меня, я, вероятно, умру стариком в своей постели, прожив долгую и мучительную жизнь без Соррелл Восс, просто ожидая воссоединения с ней. В тот момент когда я сдохну и обнаружу, что вступаю в любую загробную жизнь, которая может существовать для нас, как только мы освободимся от этой бренной оболочки, я найду ту девушку, которая умерла и забрала с собой мое сердце, и устрою ей порку века.