Религия
Шрифт:
Он посмотрел на Карлу.
— Мой друг Петрус Грубениус верил, что даже солнце — лишь горстка космической пыли, ничтожная в сравнении с окружающим ее пространством. То, что видно, то, что познано, ничтожно по сравнению с тем, что неизвестно, а большинство представлений о Боге основано на нашем невежестве. Ведь для того, чтобы существовали звезды и созвездия и чтобы они влияли на нашу жизнь, да и для ангелов добра и зла, царств и тайных сил, лежащих за пределами нашей досягаемости и выше наших мечтаний, не требуется какого-либо правящего божества. И даже нет нужды в идее творения, хотя это может показаться парадоксальным: но если у вечности нет конца, то, возможно, у нее нет и начала. То, что некий поток существует, — очевидно, потому что есть мы, гонимые, словно
Карла пристально смотрела на него. Она чувствовала себя еще более неуверенно, чем прежде. Но она поняла, что знает вещи, которые неведомы ему.
— Мне не хватает знаний, чтобы спорить с вами, — произнесла она, — но я точно знаю, вину за жестокость людей нельзя возлагать на Господа.
— Это утешает: я вспомню об этом на собственной казни.
— Милосердие Господне — это дар.
Она произнесла эти слова с такой убежденностью, что он замолк. И кивнул в знак уважения.
— Значит, я сделал недостаточно, чтобы снискать его, — произнес он. — Меня учили, что лучший способ достичь этого — бесконечное покаяние, которое так высоко ценит Римская церковь.
— Милосердие Божье нельзя завоевать. Оно может быть только лишь принято, и вами точно так же, как и любым другим, если вы откроете свое сердце. Если вы раскроете свое сердце любви нашего Господа Иисуса Христа.
— Без сомнений. — Он улыбнулся, от его улыбки на нее повеяло снисходительностью. — Но оставим эту тему на какой-нибудь другой раз и вернемся к нашему делу. Кто отец мальчика?
Она заколебалась.
— Монах.
— Вот как. Расскажите подробнее.
— Мне было пятнадцать лет, я была единственной дочерью своего отца. Моя беременность стала ужасным позором для семьи и, как мне сказали, ускорила смерть моей дорогой матери.
Тангейзер фыркнул, словно сочтя последнее утверждение явной выдумкой.
— Как бы то ни было, мой отец забрал ребенка, как только он родился. Я больше ни разу не видела сына и ничего не знаю о его судьбе.
— Довольно обычная история, — заметил Тангейзер.
Карла вздрогнула.
Он пожал плечами.
— Любой может оказаться в плену у страсти. Отцы на Сицилии ревностно опекают целомудрие дочерей. А когда дело доходит до того, чтобы отречься от плода сладострастия, — у священников здесь огромное преимущество перед остальными. Доки Мессины кишат такими подкидышами, участь которых обычно печальна. — Он сжал руку в кулак, подбадривая ее. — Но если ваш мальчик выжил, он будет сильным. Вы хотя бы представляете, куда его могли поместить?
— Подкидышей обычно относят в госпиталь «Сакра Инфермерия» в Эль-Борго, там им находят кормилиц. Когда они немного подрастут, мальчиков отправляют в camerata, сиротский приют, где они остаются до трех лет, а затем, если находится подходящая семья, их отдают на воспитание.
— Двенадцать лет, — задумчиво протянул он. — Долго же вы ждали, прежде чем пуститься на поиски своего ребенка.
— Как я уже сказала вам, я труслива.
Его рот исказила нетерпеливая гримаса.
— Та маска, которую вы надеваете, маска человека, лишенного храбрости, фальшива насквозь. Ваши поступки не соответствуют ей. Она вам не идет, и с ней вы не завоюете моей симпатии. Правда же, напротив, может помочь.
— Меня признали недостойной той прекрасной партии, которую готовил мне отец, — начала Карла.
— Ну, существуют же способы помочь такому горю, —
— Сударь, у меня вообще не было права распоряжаться собственной девственностью. Мдина — это не Париж, внебрачные связи там не приняты. Гнет, под которым я жила, был очень тяжел. Мои родители были против меня, и единственное утешение я находила в Боге, которого вы так запросто отвергаете. Повторяю, мне было пятнадцать лет. Мой брачный контракт с человеком, даже имени которого я не знала, к тому времени, когда родился ребенок, уже был составлен. Когда у меня забрали сына, я впала в глубокую меланхолию, и в таком состоянии меня погрузили на корабль, идущий в Аквитанию. Я не хочу вашей жалости. Больше всего мне необходим ваш опыт.
Она прервалась, чтобы сдержать клокочущий в груди гнев. Он ничего не говорил.
— Испанская корона, — продолжала она, — позволяет наследовать титул по женской линии, и вся моя ценность заключалась теперь в этом самом титуле. Мне повезло. Муж, которого подыскал брачный агент, оказался богатым престарелым вдовцом, он хотел чем-то подкрепить свое ходатайство на соискание титула, при этом он был так измучен водянкой, что хотеть меня не мог вовсе. Действительно, он умер через два года после заключения нашего союза. Однако же искомый патент был куплен у короля Франции до его смерти, и мой пасынок, который старше меня, сейчас именуется графом де Ла Пенотье. Я же по счастливом завершении контракта унаследовала состояние и доход достаточный, чтобы прожить безбедно до конца своих дней. Так что, как видите, сударь, я дочь того сословия, которое слишком цивилизовано, чтобы прибегать к помощи голубиной крови.
Горечь в ее голосе не укрылась от Тангейзера. Он склонил голову.
— Признаю себя достойным наказания и прошу прощения, — произнес он.
Карле в этот момент не нужны были его извинения.
— В свое оправдание, — сказал он, — позвольте мне сообщить, что еще в детстве я попал в мир, из которого женщины были исключены совершенно. В сообщество мужчин, которые едва ли подозревали о существовании женщин. Мужчины же, которые знали женщин, которые желали их, мечтали о них, имели право любить их, были слабыми. Янычары были сильными. И только когда я покинул их очаг, отказался от всех их верований и нарушил все обеты, оказавшись в Венеции, только тогда я снова обнаружил, что в мире существуют женщины. И из-за пробелов в познаниях женщины так и остаются для меня самой большой загадкой, так что до сих пор я время от времени, совершенно невольно без всякого умысла задеваю их чувства.
Ни один мужчина никогда не говорил с ней так откровенно. В его намерения явно не входило завоевать ее, но он это сделал. Из вежливости она произнесла:
— Никакие чувства не задеты, а если вам требуется мое прощение, я даю его. — Но она чувствовала, что такой малости ему не хватит, чтобы простить самого себя. Она добавила: — Почему вы рассказываете мне об этом?
— Я никогда не знал женщин так, как знают их другие мужчины. Именно по этой причине я выслушиваю вашу историю так, как не смог бы ни один другой мужчина.
Она смотрела на него, не находя, что ответить.
— Вы никогда не держали своего ребенка на руках, — сказал он. — Вы никогда не давали ему грудь. Вы никогда не протягивали ему руку, помогая преодолеть страх.
Она внезапно схватила ртом воздух, будто бы ее ударили, и отвернулась.
— Ребенку было отказано во всем, в чем нуждается ребенок, точно так же, как вам было отказано в том, в чем нуждается любая мать. У вас не было сил предотвратить это подлое преступление, но вина за него лежит не на тех, на ком должна лежать, не на тех, кто его совершил, она вечно с вами, могильным камнем давит вам на грудь. Иногда вы просыпаетесь среди ночи и не можете вдохнуть. Видите лицо своего ребенка во сне, и сердце ваше рвется на части. Его крик отдается эхом в пустоте, которую ничто на свете не может заполнить. И со временем осознание собственной невиновности начинает терзать вашу совесть с большей жестокостью, чем любое зло, какое вы когда-либо совершили.