Реликвии тамплиеров
Шрифт:
— Ладно, не важно, — заметил сэр Хьюг и вдруг одарил нас широкой белозубой улыбкой. — Имею честь говорить с Жаном де Нуанто, верно? Ваш дядя сражался при Хаттине [10] , не так ли?
— Да, милорд. Точно так. Я просто поражен, что вам известно мое семейство.
— Брат Жан, помните, что я приближенный епископа. А наш юный друг Петрок вас чем-то оскорбил?
— Что вы, милорд, никоим образом, — отвечал дьякон, кладя мне руку на плечо. — Хотя, боюсь, я напугал его. Но конечно же, я и не собирался вмешиваться в дела епископа.
10
Битва при Хаттине (иначе называется битвой при Тивериадском озере) произошла в 1187 г.; в ней крестоносцы были наголову разгромлены мусульманами под командованием египетского султана Салах-ад-Дина (Саладина).
Сэр Хьюг рассмеялся:
— Все пугают бедного Петрока — такая уж, видно, его судьба. Но он, конечно, простит вас. А кроме того, его участь вот-вот должна перемениться.
Пока они обменивались репликами, я стоял между ними, все еще сжимая в руках золотой ковчежец. И радовался, поскольку Жан, дьякон, более или менее извинился передо мной за то, что напугал до полусмерти, а поскольку он казался мне теперь приятным человеком, я был вполне готов простить его, хотя и предпочел бы, чтобы сэр Хьюг не делал этого за меня. И что это он имел в виду, говоря о перемене моей судьбы?
Теперь рыцарь и дьякон свободно беседовали. Сэр Хьюг задавал вопросы о службах в соборе, Жан де Нуанто с готовностью отвечал. Потом сэр Хьюг вроде как снова обратил внимание на меня.
— Мы же задерживаем вас, а ведь епископ ждет! — воскликнул он и спросил дьякона: — Вы не проводите нас до дверей?
— С радостью, — ответил тот и, помолчав, осведомился со смущенной улыбкой: — Это, конечно, совершенно не мое дело, но такая уж у меня проклятая любопытная натура. Не скажете ли, для чего епископу понадобилась рука святой Евфимии? Мне, вероятно, придется объяснять ректору, куда она подевалась.
— Нет ничего легче, — ответил сэр Хьюг. И дружески протянул дьякону руку, а тот улыбнулся еще шире, ожидая, что дворецкий вот-вот посвятит его в какую-то тайну.
Но вместо этого сэр Хьюг ухватил дьякона за ворот его одежды и подтащил к себе так быстро, что голова его запрокинулась. Он вскрикнул, когда рыцарь ударил его коленом между ног, прямо в пах. И тут же начал оседать, но сэр Хьюг удержал его левой рукой, обхватив за плечи, и повернул лицом ко мне — а я стоял, окаменев, и мир вокруг нас будто исчез, стертый этим молниеносным всплеском насилия. Жан де Нуанто висел в руках сэра Хьюга, задыхаясь и хватая ртом воздух. А рыцарь смотрел мимо его трясущейся головы прямо в мои глаза. Мне показалось, что я провалился в ледяную воду. А потом я увидел длинное лезвие — Шаук уже был в правой руке рыцаря. Он позволил телу дьякона опуститься ниже, пока подбородок не зацепился за его согнутую руку, а из ворота не показалась шея, длинная и бледная. Быстрым движением — так зимородок бьет клювом рыбу — он вонзил Шаук глубоко в шею дьякона и взрезал ее поперек.
Раздался ужасный свистящий звук, и кровь дьякона хлынула из раны толстой, мутной струей, ударившей меня прямо в грудь. Я попятился, глаза жгло от соленой крови, она была у меня во рту, в волосах, стекала за ворот сутаны. В воздухе стоял густой запах, солоноватый и железистый, я поперхнулся и бросился бежать, тряся своей мокрой от крови сутаной, и капли, катившиеся по спине под мышки, стекавшие между ногами, жгли мне кожу. Умирающий на руках сэра Хьюга издал последний слабый вздох, закончившийся жалким всхлипом. Я видел, как сквозь красный туман, что рыцарь еще держит дьякона за нижнюю челюсть и вес мертвого тела все больше разрывает вспоротое горло, превращая рану в огромный кратер, из которого лезут наружу ранее скрытые там таинственные внутренности — белые, желтые, красные, — словно узоры инкрустации на ступенях алтаря. Мне показалось, что огромная дыра между головой и торсом растягивается, будто кусок теста в руках пекаря, и я продолжил свой бег прочь по нефу, полуослепший, оскальзываясь на каплях стекавшей с меня крови. А позади гремел голос сэра Хьюга, эхом отдаваясь от погруженных в тень стен и потолка. И его оглушительный хохот, довольный и радостный.
— Стой! — кричал он, явно удовлетворенный. — Вернись, Петрок! Что же ты натворил? Что заставило тебя совершить столь ужасный поступок?
Глава четвертая
Глаза жгло от попавшей в них соленой крови дьякона, а моя собственная кровь толчками била мне в уши, когда я выбежал сквозь западную дверь на плиты Кафедрал-ярда. Было еще не очень поздно, вокруг ходили люди — клирики, бегущие с поручениями, прохожие, прогуливающиеся под ручку с друзьями или возлюбленными. В голове у меня билась единственная мысль о бегстве, и я бросился к первому встречному, размахивая руками и во всю мочь зовя на помощь. Но прохожий — какой-то торговец — смотрел на меня разинув рот, — этакая пародия на удивление и шок, словно я грозил ему кинжалом. Потом повернулся и помчался прочь, голося на бегу что-то невообразимое.
— Стой! Постой же! — заорал я вслед. — Дьякона Жана убили! Сэр Хьюг убил его! Помоги мне!
Теперь все, кто был на площади, обернулись и уставились на меня. Какая-то женщина охнула и упала на колени. Я все еще бежал, но, заметив ужас на лицах людей, остановился.
— Добрые люди, позовите стражу! В соборе совершено убийство! Стражу! — Я едва узнавал собственный голос, тонкий и пронзительный. Протягивая руки к коленопреклоненной женщине и ее спутнику, приземистому вооруженному человеку в ливрее, я невольно взглянул на себя.
Кровь Жана де Нуанто, еще теплая, дымилась в морозном воздухе. Рукава моей сутаны, промокшие насквозь, тяжело свисали вниз. Я все еще сжимал в кровавых руках ковчежец с мощами святой Евфимии, и ее сияющее золото пятнали засыхающие капельки. И тут за моей спиной раздался другой голос, громкий и властный:
— Задержите этого человека! Именем епископа Ранульфа приказываю! Это убийца и вор — взять его!
То был сэр Хьюг, и теперь он уже не смеялся. Я оглянулся. Рыцарь стоял под арочным сводом западной двери, высокий, властный, и, указывая на меня своим длинным пальцем, двинулся в мою сторону. Прохожие начали потихоньку обступать меня, образуя полукруг, который медленно сужался.
— Это он убийца! — умоляюще прокричал я. — Мясник! Он весь в крови! И у него нож!
— Бедный дьякон Жан поймал воришку, когда он пытался украсть руку святой Евфимии! — закричал сэр Хьюг. — Смотрите, она все еще у него! Берегитесь, в него вселился дьявол! Он набросился на дьякона как безумный зверь! Я видел, как он рвал зубами его горло!
Стоявшая на коленях дама рухнула лицом в землю в глубоком обмороке. Некоторые из мужчин вытащили ножи. Но я гораздо больше боялся того, кто позади, чем этих перепуганных горожан перед собой. И бросился вперед, прямо на приземистого вооруженного лакея, опустившегося на колени возле своей упавшей в обморок госпожи. От страха глаза у него тут же вылезли из орбит, и он быстро убрался с дороги. Стоявшие рядом с ним тоже рассыпались в стороны. Я стрелой пересек площадь и бросился вдоль оказавшейся передо мной улицы. Мне повезло: это была Силвер-стрит, узкий проход между домами, уходивший прочь от кафедрального собора и дворца епископа. В отличие от площади улица была безлюдна, так что никто мне не препятствовал. Позади я слышал злобные крики, однако в погоню за мной никто не пустился. Но тут улица начала изгибаться, следуя склону холма, и я свернул в узкий переулок, круто спускавшийся к реке. Я смутно помнил, что он выходит к берегу недалеко от «Посоха». Если я о чем-то сейчас и думал, помимо бегства, так это о том, чтобы смыть с себя кровь, которая заливала меня с головы до ног и капала на бегу. Я уже понимал в тот момент, что обречен, но вовсе не хотел встретить свой конец перемазанным чужой кровью.
Крутой спуск заставлял меня шагать все шире и шире, ноги выписывали огромные круги, будто ножницы, я размахивал руками, стараясь сохранить равновесие на скользком булыжнике мостовой. И вдруг — я даже не успел понять, что происходит, — переулок оборвался, и я уже мчался галопом через Лонг-Рич, широкую улицу, тянувшуюся по этому берегу реки. Потом раздались крик, грохот подков и протяжное ржание испуганной лошади, и я обнаружил, что лежу распростертый перед телегой с высокими бортами. Лошадь, огромный старый одр, брыкалась, дергая постромки, и косила на меня налитым кровью глазом. На передке телеги стоял человек, натягивая вожжи, дугой изогнувшись от усилия, и поливал меня проклятиями.