Рэмбо под Южным Крестом
Шрифт:
— Ах, Пит, — сказал Рэмбо, — мы с тобой два больших идиота. Нас так увлек способ добычи алмазов из Луалабы, что мы совсем забыли, как они туда попадают. А ведь достаточно здесь проверить колышек, как только уйдут промывальщики, и все станет ясно: уплыл алмаз или катушка на месте. И мы встретим Ньяму, когда он еще будет подниматься от реки.
— Спишем свой идиотизм на наше волнение, — смущенно пробормотал Гвари и стал разливать кофе.
После завтрака они вышли из палатки, Рэмбо установил теодолит и осмотрел участок Шаве. Любопытный Мьонге исчез. Это хорошо значит, он окончательно убедился, что неожиданные соседи
Впереди предстоял длинный и нудный день, который нужно было как-то убить. И сколько таких дней еще впереди, никто не мог знать. Если бы алмазы здесь валялись под ногами!
Через час-полтора на дорожке показался автокар мастера, и Рэмбо понял, что Сандерс с Бирсом соскучились по ним.
— Пит, — предупредил он, — мы никуда не едем. У нас дел по горло. Гвари не стал спорить и молча кивнул. Конечно, можно было бы прокатиться, поболтать — «укоротить день», но и Рэмбо, и Гвари прекрасно знали, что разговор будет пустой и бессмысленный, что будет больше вопросов, чем советов, в которых никто не нуждается, и в конце концов кто-то не выдержит и наговорит колкостей, а это совсем ни к чему. Лучше уж сохранить душевное равновесие и не позволять никому наматывать свои нервы на чужой кулак.
— Доброе утро, господа, — мастер сошел с автокара и слегка поклонился. — Вас ждет машина от управляющего.
Рэмбо, сославшись на множество дел, сказал, что, к сожалению, машиной они воспользоваться не смогут, а вот если господин мастер сделает милость и подождет две-три минуты, то он передаст господину управляющему через шофера маленькую записочку с извинениями. Он вырвал из тетради листок, быстро набросал несколько ничего не значащих фраз, передал бумагу мастеру, и он уехал. После этого Рэмбо написал еще одну записку — Артуру Бирсу. В ней он просил шефа «алмазной полиции» обеспечить горняку Ньяме надежное убежище на несколько дней, так как ему грозит ритуальное убийство. Эту записку Рэмбо положил в задний карман джинсов — она может пригодиться в любой день и в любой час и всегда должна быть под рукой.
После обеда Рэмбо и Гвари хорошо выспались, выпили по чашке кофе, и в это время раздались трели свистков. Горняки потянулись к проходной. И лишь только промывальщики скрылись за отвалами карьера, Рэмбо хлопнул Гвари ладонью по спине.
— Вперед, Пит.
Они добежали до того места, где только что стояли промывальщики, и быстро скинув с себя одежду, бросились в воду. Рэмбо сразу же наткнулся на колышек и нырнул: катушки на нем уже не было. Гвари не выдержал и тоже нырнул. Рэмбо нащупал его ладонь и провел ею сверху вниз по гладкой поверхности бамбука. Вынырнув, они посмотрели друг другу в глаза и, не говоря ни слова, побежали к берегу.
Все это заняло несколько минут, и когда они подошли к проходной, она была уже пуста. Выйдя за территорию прииска, они успели заметить, как Ньяме свернул за ограждение. Теперь спешить было некуда, и они, перебежав через дорогу, неторопливо двинулись за ним краем леса.
У кустов акаций Ньяма свернул налево и пошел вниз, к реке. Рэмбо с Гвари перешли дорогу и остановились за кустами. Здесь их не было видно ни с дороги, ни с ничейной полосы.
Ждать
Рэмбо протянул Ньяму руку ладонью вверх и сказал спокойно, даже с некоторым оттенком добродушия, чтобы вконец не перепугать панамоля:
— Ньяма, положи это сюда.
Ньяма, будто завороженный розовым рубцом на щеке Рэмбо, достал из кармана мокрый комочек тряпочки, положил дрожащей рукой на ладонь Рэмбо и упал на колени, ткнувшись лбом в землю.
Рэмбо развернул тряпку и увидел превосходный алмаз. Он показал его Гвари, переложил в свой платок и засунул в карман.
— Ньяма, — сказал он, — встань и слушай меня внимательно.
Панамоль медленно поднялся и, боясь смотреть в глаза человеку, который днем ходил со всевидящей трубой, прижал руки к груди.
— Ты ведь шел к Шаве? — спросил Рэмбо.
— К Шаве, господин, — не поднимая головы, тихо ответил Ньяма.
— А ведь он хотел тебя убить, Ньяма: отдать нгандо-покровителю, Рэмбо придержал Ньяму, у которого подкосились ноги, за руку и встряхнул. — Тебе нельзя идти и в крааль, они ждут тебя у дороги.
— Возьмите меня с собой, господин, — тихо попросил Ньяма. Рэмбо достал из заднего кармана джинсов записку.
Нет, Ньяма. Ты пойдешь сейчас с этой бумагой в синдикат, найдешь там господина Бирса, и он спрячет тебя.
И больше не выпустит? — спросил Ньяма без всякого выражения, тупо глядя в бумагу.
— Выпустят! Если ты ни слова не скажешь ему про алмаз.
Рэмбо начал уже сомневаться в понятливости панамоля, от которого, между прочим, могла зависеть его собственная жизнь. И он решил все же припугнуть Ньяму.
— Запоминай, что я скажу тебе, Ньяма. И смотри мне в глаза!
Ньяма поднял голову и по сверкающему взгляду человека с впечатляющим знаком агассу начал понимать теперь, кто стоит перед ним.
— Я сам приду за тобой в полнолуние, — сказал внушительно Рэмбо, не сводя с перепуганного Ньямы немигающего взгляда. Но я повелеваю тебе никому даже упоминать об этом алмазе. Никому! Ты слышишь? Иначе тебя не спасут ни твои мокиссо, ни сам Великий Ньямбе. Ты не видел этот алмаз. Повтори!
— Я ничего не видел, господин…
— А теперь беги и не оглядывайся.
Ньяме, потеряв всю свою живость, ссутулившись, выбрался на дорогу, хотел, видимо, оглянуться, но раздумал и бросился во всю прыть в сторону синдиката.
— Ты думаешь, он все понял? — спросил Рэмбо, глядя ему вслед.
— Он понял, Джон, — кивнул Гвари. — Ты здорово его напугал. Но Шаве бельгиец, а не темный панамоль. Не забывай об этом.
— И ты не забывай, — напомнил ему Рэмбо, — что я американец, а не какой-то одуревший от джина бельгиец, который строит из себя колдуна. На, возьми, — он снял с пояса свой нож в кожаных ножнах и укрепил на ремне Гвари. — Мне он теперь ни к чему, а тебе без него никак нельзя.
Они вышли на дорогу и пошли в сторону крааля. Луна стояла между первой четвертью и полнолунием, и свет ее был уже не призрачным, а словно бы голубым. У тропы, ведущей к дому Шаве, они остановились и обнялись, как перед долгой разлукой.