Рэмбо под Южным Крестом
Шрифт:
Здесь, на реке, лесные крики, треск и щебет и даже назойливый звон цикад казались далекими и обманчивыми всех их почти глушила неумолчная, сливающаяся в один дрожащий звук какофония кваканья, бульканья, скрипа и скрежета мириад лягушек. Создавалось впечатление, что они заполнили этим звуком все пространство от реки и до звезд, и нигде нельзя было найти от него спасения.
— Пит, — спросил Рэмбо, — ты умеешь петь? Гвари рассмеялся.
— А я думал, ты заслушался пением лягушек. Не хотел тебе мешать. Ты хочешь, чтобы к этому гаму присоединился еще и мой голос?
— Не прибедняйся, Пит. Наверняка ты
Рэмбо ничего не понимал в музыке и не чувствовал мелодию, но ему очень хотелось сейчас, чтобы Гвари спел что-нибудь и хоть этим отвлек его от раздражающей лягушачьей какофонии. Его так донял этот оркестр, что он готов был уже броситься в воду, чтобы только не слышать его. И Гвари выручил.
— Хорошо, — сказал он, — я спою тебе старую песню мангбету — песню моего племени, которую пела мне еще покойная мать. Больше ты эту песню нигде не услышишь.
Гвари запрокинул голову к звездам и стал размеренно отбивать ладонями по бамбуку медленный ритм. То ли он забыл мелодию, то ли воспоминания детства охватили его, но ритм он отбивал долго. И Рэмбо даже не заметил, когда он начал петь. Голос у Гвари был низкий, грудной, и Рэмбо уловил его лишь тогда, когда он стал набирать высоту. Но не успев подняться, он снова перешел в низкий рокот, напоминающий шум воды на речных порогах. Гвари не подражал ни голосам леса, ни шорохам ветра в кронах деревьев, ни шуму грозы, но в его мелодии и непривычных для слуха словах Рэмбо слышал все эти звуки. И не понимая ни одного слова, он мог бы рассказать, о чем поет этот африканец из племени мангбету. Скорее всего, от песни матери осталась лишь мелодия, а пел Гвари, видимо, о том, что случилось с ним и его товарищем, как шли они через лес и вышли к горной реке Линди, какой хороший катамаран они построили и как быстро он несет их по водам реки.
Еще Гвари наверняка описывал в своей песне ночной лес, крики животных и птиц и с ума сводящее кваканье лягушек.
Гвари кончил петь, когда лес вдруг отступил от берегов ярдов на двести и фантазия импровизатора сразу же иссякла.
— Ты спел хорошую песню, Пит, — искренне сказал Рэмбо. — И я все понял. Спасибо тебе.
Гвари смутился.
— Я рад, что она тебе понравилась, — сказал он и рассмеялся. — Но если бы я спел тебе ее в Штатах, ты бы ничего не понял.
Наверное, согласился Рэмбо и стал всматриваться в розовое пятно над лесом впереди и чуть левее реки. Пит, — спросил он, приподнимаясь, — что это?
— Понтьевиль, Джон. Давай гладиться, одеваться и приводить себя в порядок.
Гвари размотал влажный узел, и при одном взгляде на свои штаны и рубашку его тело покрылось мурашками.
— Знаешь, Джон, — сказал он, — я подожду одеваться, а ты как хочешь.
— А я оденусь, — на мне высохнет быстрее.
Рэмбо с трудом натянул на себя влажную одежду и сел. Он готов был прыгнуть в Линди, чтобы быстрее вплавь добраться до этого Понтьевиля, который кажется, ничуть не приближался, хотя катамаран их несло со скоростью не менее четырех-пяти миль в час.
Понтьевиль открылся с первыми лучами солнца. Рэмбо и Гвари, работая шестами, стали подгребать к левому берегу, туда, где в месте впадения Линди в Луалабу стояло несколько стандартных складов из белого гофрированного железа. Катамаран ткнулся в дно
— Пусть послужит кому-нибудь еще.
— Отличная штука, — проводил грустным взглядом беспризорный плот Рэмбо.
Гвари оделся, засунул топор за ремень и прикрыл его рубашкой.
— Я готов, сэр, — сказал он.
— Тоща в путь.
И они направились в просыпающийся город.
Глава 8
Бирс проснулся с рассветом. И настроен но был решительно. Нужно действовать, и действовать немедленно. Если каждый думает только о себе, он тоже должен прежде всего позаботиться о своем положении. А оно ему представлялось сейчас шатким, как никогда.
Капитан Сандерс выполнял свою задачу. Ему нужно было найти убийц полицейских. Правительство в Киншасе не могло позволить себе оставить безнаказанным убийство представителей власти на местах, чтобы не подорвать свой авторитет. Поэтому оно и прислало ему в помощь лучшего следопыта министерства — сержанта Гвари. Только где теперь этот Гвари? В своей записке Рэмбо ни словом не обмолвился о нем. Или ему не разрешили о нем упоминать, или же он сам не имел понятия, где его товарищ. Выкуп за него никто не требует. Из этого следует только одно: голова Гвари не представляет для похитителей никакой ценности, и скорее всего, ее давно уже снесли. И что теперь предпримет Сандерс, одному Богу известно.
Хваленый детектив Рэмбо вместо того, чтобы искать сэра Джеймса, сам попал в такое же положение. И кто знает, не сидят ли они сейчас вместе в какой-нибудь слоновой ловушке или заброшенной хижине, коротая дни в задушевных беседах?
Но Рэмбо остался единственным человеком, который обнаружил похитителя алмазов, и, значит, знает способ, с помощью которого эти алмазы уходят за территорию прииска. В этом Бирс был абсолютно уверен. И, следовательно, для него, Бирса, самую большую ценность сейчас представляет Рэмбо, которого нужно немедленно выкупить. И в этом предстоит убедить управляющего синдикатом.
Бирс наскоро позавтракал и пошел в управление. Прежде всего он позвонил дежурному «алмазной полиции» и узнал, что панамоль Ньяма жив-здоров и ему, кажется, здесь нравится.
— Еще бы ему не нравилось, дармоеду! — вспыхнул Бирс и заставил себя успокоиться. — Он не хотел бы поговорить со мной? Или, хотя бы, не изъявил желания встретиться?
Извините, господин Бирс, — смущенно сказал дежурный, — он вообще все время молчит и только ест.
— Чтоб он лопнул, — пожелал Бирс и бросил трубку.
Он был уверен, что Ньяма имеет прямое отношение к краже алмазов, и то, что он пришел к нему сам, ни о чем еще не говорит. Этот Рэмбо мог его чем-то запугать, что-то пообещать. Во всяком случае, если и Рэмбо сгинет так же, как и Гвари, с Ньямы придется спускать шкуру.
Бирс достал из ящика стола послание «мамбелы» Он знал его уже наизусть вместе с припиской Рэмбо, но перечитал еще раз, пытаясь найти между строк тайный смысл, намек, подсказку, но ничего, кроме того, что было написано, не обнаружил. Он посмотрел бумагу на свет и увидел лишь ровное круглое пятно, которое ничего не могло значить или же означало только то, что на листок когда-то ставили грязный стакан.