Ренессанс. У истоков современности
Шрифт:
При чтении античных текстов Поджо часто испытывал такие ощущения. И в Констанце он не прекращал поиски утерянных древних манускриптов. По свидетельству Никколи, папский секретарь тщательно обследовал библиотечные собрания – в монастыре Святого Марка ему удалось найти копию древнего комментария о Вергилии24. В начале лета 1415 года, возможно вскоре после низложения хозяина, Поджо, оставшись без работы, ездил в Клюни во Францию и нашел там кодекс, содержавший семь речей Цицерона, две из которых были неизвестны. Он послал бесценный манускрипт друзьям во Флоренцию, собственноручно сделав копию и написав на ней примечательные слова:
«Эти
Поджо писал эти строки, когда мир вокруг него рушился, но он всегда умел находить надежное спасение от хаоса и страхов и прибежище для души в книгах. Он получал истинное удовлетворение, освобождая из плена варваров наследие великого прошлого и возвращая его достойным преемникам.
Через год, летом 1416 года, вскоре после казни Иеронима Пражского Поджо вновь отправился на поиски манускриптов, на этот раз в сопровождении двух итальянских друзей, в монастырь Святого Галла, располагавшийся в двадцати милях от Констанца. По слухам, в библиотеке средневековой обители хранились уникальные рукописи. Монастырь не разочаровал искателей. Спустя несколько месяцев Поджо восторженно сообщал в Италию о том, что обнаружил потрясающий тайник с античными книгами. Больше всего он ликовал, увидев среди них «Риторические наставления» [35] Квинтилиана, самое главное античное римское пособие по ораторскому искусству и риторике. Поджо и его сподвижникам были известны лишь фрагменты. Найти весь текст было необыкновенной удачей. «О дивное сокровище! Какая неожиданная радость!» – воскликнул кто-то из них. И для восторга имелись все основания: гуманисты получили в руки одно из самых важных и утраченных наследий древности – секреты мастерства публичного убеждения масс.
Это было необходимо многим и общественным и церковным деятелям. Стремление повлиять на аудиторию красноречием и убедительностью аргументов привело Гуса и Иеронима Пражского в Констанц. Если Гуса криками заставили молчать, то Иероним, приведенный из подземной темницы, в которой провел в оковах 350 дней, все-таки успел высказаться. Современному читателю может показаться странным то, что Поджо восхитили «подбор слов» и «манера выражать мысли» Иеронима, словно вся проблема заключалась в степени знания узником латинского языка. Однако именно превосходное владение узником латынью и взволновало Поджо и заставило засомневаться в справедливости обвинений в ереси. Поджо, по крайней мере в этот момент откровенности, не мог скрыть от себя внутренний конфликт между чиновником, служившим безнравственному Иоанну XXIII, и гуманистом, тосковавшим по чистому и вольному воздуху, как ему представлялось, древней Римской республики. Поджо не мог разрешить этот конфликт, находя утешение в монастырских библиотеках с забытыми сокровищами.
«Нет сомнений в том, – писал Поджо, – что выдающийся человек, утонченный, столь чистый душой, нравственный и умный, не мог более терпеть мерзость и убожество тюрьмы, дикую жестокость стражей». Эти слова не являются очередным продуктом безрассудного восхищения красноречием обреченного Иеронима, так встревожившего Леонардо Бруни. Они относятся к манускрипту Квинтилиана, найденному в монастыре Святого Галла:
«Он был печален и скорбен, подобно людям, обреченным умереть; его бороду и волосы на голове покрывала грязь; по его внешнему виду и выражению лица было ясно, что он понес незаслуженное наказание. Казалось, что он протягивает руки, умоляя римлян быть милостивыми и вызволить его из неправедного заточения»26.
Жуткое зрелище, увиденное в мае, похоже, все еще было живо в воображении Поджо, когда он перебирал монастырские книги. Иероним протестовал, что его содержат «в грязи и оковах, лишая элементарных удобств». Квинтилиана нашли в «плесени и пыли». Иероним, возмущался Поджо в письме Леонардо Аретино, был заключен «в темное подземелье, где он не мог читать». Квинтилиан, негодовал Поджо уже по поводу содержания манускрипта в монастырской библиотеке, пребывал «в вонючей и мрачной темнице, в какую не посадят даже преступника, приговоренного к смерти». «Человек, достойный вечного почитания!» – восторгался Поджо еретиком Иеронимом, в защиту которого не смог и пальцем пошевелить. Спустя несколько месяцев в монастыре Святого Галла он все-таки вызволил из варварского заточения другого «человека», достойного вечных почестей.
Неясно, насколько сознательно Поджо проводил параллель между заточением еретика и манускрипта. Постоянно озабоченный внутренней нравственной чистотой моралист и соглашатель на службе, Поджо относился к книгам как к живым, думающим и страдающим существам. «Ей-богу, – писал он о манускрипте Квинтилиана, – если бы мы вовремя не подоспели, то он сгинул бы на следующий день». Не желая рисковать, Поджо уселся за стол и начал переписывать весь огромный трактат своим изумительным почерком. Это заняло у него пятьдесят четыре дня. «Один-единственный труд римлянина, с которым рядом можно поставить только Цицерона, – писал он Гуарино Веронскому27, – был искромсан и раскидан. И мы не только вернули его из изгнания, но и спасли от верной гибели».
Экспедиция в монастырь была дорогостоящей, а Поджо и без того испытывал постоянную нехватку денег, таковы были последствия отказа от доходной церковной деятельности. Возвратившись в Констанц, он особенно остро ощутил, что беден, не у дел и без ясных перспектив. Низложенный хозяин Бальдассаре Косса всеми силами старался обеспечить себе спокойную старость. Проведя три года в заточении, он заплатил за свое освобождение и получил пост кардинала во Флоренции, где и умер в 1419 году. В баптистерии ему соорудили изящную гробницу по проекту Донателло. Другой папа, которому ранее тоже служил Поджо, низложенный Григорий XII, скончался примерно в это же время. Уходя на тот свет, он сказал: «Я не понял мир, а мир не понял меня».
Наступили тяжелые дни для благоразумного, толкового и уже почти сорокалетнего куриального чиновника: надо было позаботиться о своем благополучии и найти стабильные источники дохода. Однако Поджо ничего не сделал для этого. Через несколько месяцев после возвращения из монастыря Святого Галла Поджо снова уехал из Констанца, на этот раз без компаньонов. Его страсть к разыскиванию и высвобождению из плена времени пропавших манускриптов еще больше усилилась. Он не знал в точности, что надо искать. Для него представляло ценность все, что имело отношение к античности и было исполнено на изысканном классическом латинском языке. Поджо был убежден: невежественные и ленивые монахи скрывают шедевры культуры, самой великой из всех, какие когда-либо существовали за прошедшее тысячелетие.
Конечно, Поджо мог найти лишь листы пергамента, и вовсе не такие уж древние. Но для него это были не просто безмолвные манускрипты, в них ему слышались голоса людей. Из безвестности он возвращал не многократно переписанные тексты, а запечатленные в них души копиистов и даже самих авторов, скованных погребальными одеяниями и рвущихся к свету.
Мы причисляем Эскулапа к богам, потому что он вернул Ипполита из преисподней, – писал с намеком Франческо Барбаро в послании Поджо, когда узнал о его находках: