Репетиция конца света
Шрифт:
О душе его, о сердце Ольга сейчас не думала. Она знала, что путь к сердцу мужчины лежит через... нет, совсем не через желудок, как принято говорить. Затронешь его естество – глядишь, и к душе подберешься. Ну а нет... опять, значит, он уйдет на годы и годы, а снова встретятся, когда она уже старухой будет?!
Сквозь этот сумбур, который устроила в ее голове внезапно ожившая прежняя любовь, до Ольги внезапно начало доходить, что, пока она пытается совладать с разбитым сердцем, Люба и Гоша о чем-то переговариваются – быстрыми, короткими фразами, словно два вооруженных ножами противника, которые топчутся друг против друга, делают пробные выпады, отступают, глаз друг с дружки
– Так что ты хочешь? – спросила Люба.
Он смотрел исподлобья и медленно, с расстановкой, объяснил – что. И четко, коротко – как это сделать. Все у него было продумано, каждая деталь.
У Ольги от его слов похолодели руки. Да... Давно они не виделись с Гошей. Перед ней и в самом деле был другой человек. Но и такого его – страшного! – она любила, как девочка-семиклассница любила ослепительного черноглазого красавца из выпускного 10-го «Б».
– Что ж они тебе сделали? – спросила Люба, которая изо всех сил старалась держаться спокойно, но тоже, чувствовалось, была потрясена.
Он только усмехнулся. Ничего объяснять не стал. Не захотел. Так, между прочим, они никогда и не узнали, какая причина вынудила его заказать Юлю Карасеву только потому, что она была дочерью своего отца.
– И тебе это очень надо? – пытливо посмотрела на него Люба.
Он кивнул.
– Сколько ты готов за это заплатить?
– Ну, думаю, вам достанется «Ауди-100» хахаля этой самой Юли. Стоит машина тысяч тридцать, никак не меньше. За сколько толканете – все ваше. Вдобавок он весь, как новогодняя елка, златом-серебром и брюликами увешан. Ну и девушка тоже украшает себя не слабо. От себя могу добавить все свои сбережения – пять тысяч баксов наличными и кое-какие очень не слабые акции на общую сумму двадцать тысяч. Могу дать аванс, расплатиться по исполнении, могу сделать полную предоплату. Если этих денег мало, могу квартиру продать. Тоже тысяч на двадцать потянет. Мне, честно, теперь совершенно все равно, что со мной будет, где буду жить, как...
– С кем... – в тон ему продолжила Люба, и он вяло кивнул:
– Ну, вообще-то да.
– Я хочу, чтобы ты... – выпалила вдруг Ольга – и осеклась, так сверкнули обращенные к ней потемневшие глаза сестры:
– Ты чего рот разеваешь? Да твое дело здесь вообще сторона!
Ольга чуть не захлебнулась яростью. Давно ли Любка притащилась к ним за помощью, униженно просила... обманщица чертова! Конечно, мозги у нее работают как надо, она нашла Володе и его друзьям постоянный и не очень пыльный источник дохода, но все-таки какое право она имеет вот так рявкать на Ольгу, тем более в присутствии Гоши?!
– Мое дело сторона? – Ольга все-таки нашла в себе силы заговорить негромко, веско, даже надменно. – А кто эту Карасеву душить будет? Ты? Нет. Это будет делать мой муж. И то – если я его очень попрошу. А ведь я могу сказать ему, чтоб не брался за это ни за что и никогда!
Любу передернуло. Ольга не преувеличивала. Вовка Кутьков и в самом деле ходил за ней, как телок на веревочке. Любил жутко, вот дурак! И если Ольга начнет ему капать на мозги... Ночная кукушка дневную всегда перекукует. Вот просто так, из вредности, чтобы сестре чисто по-бабски досадить и своего добиться.
С другой стороны, Любе ли ее осуждать, если она хочет добиться того же самого?
– Ладно, говори, чего хочешь, – буркнула Люба, которая заранее знала, что сейчас скажет Ольга. И чуть не расхохоталась, услышав именно то, чего ждала:
– Я хочу, чтобы ты... Гошка, я хочу переспать с тобой. Деньги
– Насчет денег она права, – подхватила Люба. – В том смысле, что «Ауди» и золотишко – достаточно хороший гонорар. Свои сбережения, и акции, и квартиру оставь себе. Пригодятся. Но ты... ты не только с Ольгой должен будешь переспать. Со мной тоже, понял?
Ольга взглянула на сестру с ужасом, но тотчас вспомнила, что та когда-то тоже глубоко вздыхала по этим горячим черным глазам.
Ну и что? Ну и вздыхай на здоровье. Так нет же!
«Да куда ты-то лезешь?! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней? Калека чертова! Одного мужика прикончила, теперь к другому свои кровавые лапы тянешь?» – чуть не закричала Ольга вне себя от ярости, но не успела – Гоша заговорил раньше:
– Видимо, это непременное условие? Что ж, деваться мне некуда. Согласен. Хотите групповуху или вас отдельно обслужить? Решайте, девушки, потому что мне в принципе все равно.
Ольга взглянула в его глаза... сейчас они напоминали не черные солнца, как прежде, а два бездонных и совершенно пустых провала. Да, это были глаза человека, которому и в самом деле совсем все равно.
Откуда Люська взялась в их старом-престаром доме, где все знали друг дружку, как говорится, с рождения до погребения, – об этом никто представления не имел. То есть она не с неба упала, конечно: поговаривали, что бабенка купила эту плохонькую угловую квартирку на первом этаже якобы после разъезда с мужем и размена общего жилья. Мужа, впрочем, никто в глаза не видел. Очевидно, Люська до такой степени ему осточертела, что он просто-напросто вычеркнул ее из своей жизни. И кто бросил бы в него камень при взгляде на это опустившееся, утратившее человеческий облик существо? Однако вполне могло быть, что именно развод сделал Люську таковой.
Она жила здесь уже год, и если изменилась за это время, то лишь к худшему. Поначалу иногда напоминала человека. Неохотно, но все же общалась с соседками. Даже когда у Рогожкиных сломался телевизор, пустила бабку Рогожкину к себе – посмотреть любимый сериал. Правда, пустила только один раз. С другой стороны, старуха сама была в том виновата: вольно ж ей было всему дому рассказать, как Люська сидела в обнимку с бутылкой в продавленном кресле и рыдмя рыдала над судьбой какого-то злополучного мексиканского красавца, который связался с дурной компанией, девушка его бросила, полиция чуть за горло не брала – ну, он взял и застрелился. Рыдая, Люська пила, дескать, прямо из горла и материлась как сапожник.
Может, Люське неприятно было узнать, что о ней судачат. А скорей всего, бабкина трескотня мешала ей смотреть телевизор. Короче, старуха Рогожкина больше хода в ее квартиру не имела, но с тех пор затаила обиду и не упускала случая посплетничать о Люськиной многотрудной жизни. Дескать, эти мужики совсем с ума сошли, если не брезгуют не только пить, но и спать с такущей грязнулей, а главное, деньги ей давать. Насчет денег вопрос был спорный, потому что якшались с Люськой такие же бомжарики, как она сама, а откуда у таких деньги? «А на что она тогда живет? – резонно возражала старуха Рогожкина. – Она ж не работает, правда? Не работает. На проценты с капитала существует? Да какой у этой синявки может быть капитал?! В каком банке? Небось больше двух сотен зараз в руках никогда не держала! Точно, мужики ей таскают. К примеру, бутылки по помойкам собирают и сдают. Или из своих семей последнее уносят, продают и вместе с Люськой пропивают».