Реплика

Яров Святослав

— Возможно вам покажется это ересью, но рискну спросить: вы, как индолог, верите… в реинкарнацию? — осторожно осведомился Алексей Борисович, которому вовсе не улыбалось выглядеть в глазах Григория Григорьевича идиотом. Однако поняв, что вопрос вышел каким-то скомканным, Кузин изъяснился совсем уж конкретно: — Словом, допускаете вы мысль, что умерший человек, может родиться заново?

Григорий Григорьевич лишь неопределённо хмыкнул.

— Понимаю, о чём вы… Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы не умираем насовсем? Только вот пунарджанма — это нечто иное.

— Пунар… джанма? — не без усилия по частям повторил заковыристое незнакомое слово сыщик, вопросительно уставившись на учёного.

— В переводе с санскрита — перевоплощение или, если угодно, возрождение, оно же переселение душ. Иначе говоря, та самая реинкарнация… — пояснил Котовский. — Пунарджанма — одно из основных понятий индуизма. Плоть человеческая обречена на смерть. Бессмертная же сущность живого существа не просто перемещается снова и снова из одного тела в другое, но с каждым перевоплощением она эволюционирует. В каждой новой жизни развивается новая личность индивидуума в физическом мире, но одновременно определённая часть его «Я» остаётся неизменной в череде перевоплощений…

Вероятно, Григорий Григорьевич смекнул, что если он будет продолжать в том же духе, то рискует окончательно запутать гостя, вне всякого сомнения весьма далёкого от индийской философии. Поэтому он решительно прервался и объяснил без премудростей:

— В общем, реинкарнация подразумевает переселение души после смерти в новое тело, но никак не возрождение в прежнем виде. Вы же очевидно имеете в виду нечто вроде «человека из пробирки», полностью копирующего кого-то живого или уже мёртвого, а это — компетенция биофизиков… — деликатно перевёл индуист стрелки на иную область науки.

Алексей Борисович краем уха что-то слышал о возможности искусственного, то есть без участия мужчины и женщины, появления на свет человека — того самого «из пробирки» — но о том, что он может быть ещё и чьей-то копией, до сегодняшнего дня как-то не задумывался. Впрочем, что он мог вообще знать о таких вещах?! Информацией о продвижении зарубежной науки в этом направлении, среднестатистических советских граждан не баловали — если что-то и упоминалось в прессе, то как-то глухо и непременно с недоброжелательно-ироничным оттенком. Что же касается успехов наших учёных, если таковые и были, то сведения о них наверняка хранились в строжайшей тайне и за стены научно-исследовательских учреждений не просачивались. Поэтому Кузин попытался, по возможности, конечно, хоть что-то на сей счёт у Котовского выведать. Не факт, но вдруг.

— А что, подобные копии людей, уже существуют? — простодушно поинтересовался он.

— Понятия не имею, — Наступил Григорий Григорьевич на горло едва тлевшей надежде Кузина. — Но над этим работают многие учёные во всём мире и у нас, к слову, тоже.

Не задалось! Индолог, увы, не биофизик! — с сожалением констатировал для себя Алексей Борисович очевидную в общем-то истину и, решил, что злоупотреблять временем учёного долее, неприлично — пора и честь знать — и поднялся со стула.

— Погодите, — остановил его Котовский. — Ход ваших мыслей мне ясен: почему бы вашему преступнику и впрямь не быть копией моего отца, если такое в принципе возможно. Так ведь?

Алексей Борисович утвердительно кивнул.

— Смело, однако! — весьма доброжелательно посмотрел на него Котовский. — Что ж, кажется, у нас есть реальная возможность либо это подтвердить, либо опровергнуть…

Григорий Григорьевич встал и подошёл к массивному сейфу, стоявшему справа от него. Звеня ключами, открыл дверцу и вынул из стальных недр больной конверт, бережно извлёк содержимое и положил на стол перед Кузиным.

— Вот взгляните.

Это был пожелтевший от времени лист плотной бумаги, скорее даже не бумаги, а тонкого картона, хотя, кто их разберёт, где граница между тем и другим. Вверху, по центру, каллиграфическим почерком было выведено «Катовскiй Григорiй», внизу справа — «июля 12 дня 1916 г.». Пространство между надписями заполняли два чёрных оттиска тыльных сторон кистей рук: левой — слева, а правой, соответственно, — справа. Алексей Борисович был озадачен, разглядывая этот весьма своеобразный образчик дореволюционной, если верить указанной на листе дате, дактилоскопии.

За минувшие семьдесят пять лет немало воды утекло, и наивно было бы полагать, что дактилокарты тех времён соответствовали по форме и содержанию современным, к виду которых он привык. Теперь в ходу единые бланки. Всё расположено в строгой последовательности. Сперва установочные данные. Затем ряд из пяти отпечатков ногтевых фаланг пальцев правой руки, начиная с большого и до мизинца. Чуть ниже то же самое, только левой руки. Ещё ниже контрольные оттиски — те самые две пятерни, на которые он сейчас смотрел…

Загвоздка заключалась в другом. Дактилоскопия, как способ опознания человека по средам пальцев и ладоней рук, пришла в Россию из просвещённой Европы, как и много другое, с солидным опозданием. Несмотря на то, что к 1916 году она уже лет десять как довольно успешно применялась в борьбе с преступностью, созданием отдельных бланков дактилоскопических карт никто почему-то не озаботился. Вопрос тогда решался проще. В уже упомянутой учётной карточке, заводившейся на каждого преступника, кроме основных установочных данных, таких как фамилия, имя и отчество, дата и место рождения, семейное положение, вероисповедание, род занятий и место жительства, наличие судимостей и прочее, содержалось много чего ещё полезного для правоохранительных органов. А именно: три фотографии — погрудные правый профиль и анфас, плюс в полный рост; подробное описание примет и отдельно лица; антропометрия и… дактилоскопия. Поскольку учётная каточка была двусторонней, отпечатки пальцев правой руки располагались внизу на лицевой стороне, а левой — тоже внизу, но на оборотной. Что же касается контрольных оттисков, для таковых там попросту не было предусмотрено места.

Всё это Алексей Борисович знал, потому как воочию видел подобную учётную карточку, правда 1912 года, но едва ли за четыре года что-то могло радикально поменяться. Дело в том, что не так давно на шестом этаже главка, в практически безраздельной вотчине ЭКУ, прямо в коридоре был создан мини-музей, посвящённый истории криминалистики, именно там Кузин её лицезрел в одной из витрин и подробнейше изучил.

С учётом вышеизложенного, напрашивался вывод: лист с отпечатками — плод чьей-то самодеятельности. В лучшем случае, некто в обход существующих правил под шумок откатал ладони Григория Котовского, что называется, на память, в худшем, мы имеем дело с элементарной фальшивкой, рассудил Кузин. Правда, кому и зачем понадобилось как первое, так и второе, — большой вопрос. Кстати о вопросах, напомнил себе Алексей Борисович. Если присутствие «И десятичной» объяснялось дореволюционной орфографией, то…

— Вас что-то смущает? — спросил востоковед, обратив внимание на задумчиво-сосредоточенное выражение лица сыщика.

— Почему Катовский? — сделав ударение на «а» при произнесении фамилии, для начала полюбопытствовал Кузин.

Григорий Григорьевич пожал плечами.

— Не знаю, но никакой ошибки тут нет. Это в документах советского периода он — Котовский и никак иначе, а до революции фамилия отца писалась через «а». Во всяком случае, в материалах уголовных дел, с которыми я имел возможность в своё время ознакомиться, он фигурирует как Катовский. Понятия не имею, в чём тут дело. Возможно причина кроется в особенностях старорежимного правописания… — предположил сын легендарного комкора.