Репортаж с петлей на шее
Шрифт:
Больше я об этом ничего не знала.
Я решила немедленно начать поиски Колинского. Обратилась за помощью к товарищам из Комитета безопасности. Там меня очень поддержали, и мы все вместе взялись за дело.
Один из товарищей-коммунистов сказал мне, что слыхал, будто у какой-то женщины есть оставленное мне Юлеком завещание.
«Юлек писал завещание? Это мираж!» – успокаивала я себя. Я не могла поверить еще и потому, что этот товарищ никак не мог объяснить, кто эта женщина, как ее имя и где она живет.
Кто ему
Отвечает – родственник.
Я тут же позвонила названному родственнику. Тот подтвердил: да, мол, у одной женщины есть завещание Юлека. Но имени женщины он не помнит.
От кого он об этом узнал? Выпало, говорит, из памяти. Столько всяческих событий произошло после освобождения!
Поразмыслив, он добавил: кажется, такой-то, но его сейчас нет в Праге…
…Заходил ко мне молодой коммунист Ярослав Покорный. Он был арестован гестапо в 1942 году и несколько раз «посетил» нашу «Четырехсотку»…
Он сказал, что в концлагере сдружился с юношей, приговоренным к смерти, который сидел в Плетцензее в одной камере с Юлеком. Ему смертный приговор заменили концлагерем, и после освобождения он вернулся домой…
Этот молодой человек был вместе с Юлеком до того самого рокового утра, когда за Юлеком явились два ражих детины, стащили с нар, приказали раздеться донага, а потом снова надели наручники и увели…
Я была вне себя:
– Не верю! Как зовут этого парня? Кто он?
– Он человек серьезный, его словам можно верить, – ответил Ярослав.
– Его имя тебе известно?
– Ну конечно, ведь мы столько времени пробыли вместе в лагере! Он часто рассказывал мне о Юлеке. Постой, постой… я непременно вспомню…
Но вспомнить не смог.
– Я напишу приятелю в Пльзень и спрошу. Как же его все-таки зовут? Со мной теперь это часто случается – отказывает память, не могу вспомнить даже, как близкого друга зовут!
– Пока не поговорю с ним сама, не поверю!
В конце концов Ярослав Покорный припомнил его имя и при мне написал ему.
К этому времени и Либа наконец решилась показать мне письма Юлека из тюрьмы. Среди них было и последнее, датированное 31 августа 1943 года.
Я упорно искала Колинского. Наконец, после длительных поисков товарищи из Комитета безопасности сообщили мне, что Колинский находится в Колине. От Праги это всего шестьдесят километров, но как туда попасть? Поезда то ходят, то не ходят. Всюду еще царит хаос. На пражских улицах разворочена мостовая, тут и там остатки баррикад – свидетельства недавних боев… Я договорилась с товарищами из комитета, что они меня отвезут в Колин на машине…
На другой день после разговора рано утром у меня зазвонил телефон. Звонили из редакции «Руде право». Меня приглашали в секретариат. Дело серьезное, сказали мне.
«Юлек вернулся!» – решила я и помчалась в редакцию. Открываю двери в кабинет. Вижу – сидят четверо: редактор, два товарища из комитета и у стола
– незнакомый человек. Я вошла, незнакомец поднялся и, улыбнувшись, сказал:
– Я Колинский!
– Пан Колинский! Я так ищу вас!
– А я вас! – ответил он.
На столе, возле которого сидел Колинский, лежали какие-то бумаги. Это, как я узнала позже, были последние письма казненных товарищей-коммунистов, вынесенные Колинским из тюрьмы…
Колинский медленно достал из кармана бумажник, открыл его, вытащил несколько продолговатых пожелтевших листков бумаги и протянул мне. Я взглянула и сразу же узнала характерный мелкий почерк Юлека…
Я осторожно перелистывала страничку за страничкой. У Колинского с собой их было лишь несколько – те, где Юлек писал о самом Колинском. Я обратила внимание на то, что странички пронумерованы – 136, 137, 138, 139, 140, 141. Вот что значили слова Юлека: «Густина, я на Панкраце пишу…» Я и не представляла, что он написал так много…
Я поспешно спросила у Колинского:
– А где остальные?
– За ними нужно ехать. Кое-что в Иглаве, остальное в Гумпольце… Мне казалось, что он слишком медленно говорит, и я перебила его:
– Когда вы их привезете?
– Как только смогу. Вероятно, через неделю.
Эта неделя была вообще очень богата событиями. После долгих мытарств мне удалось найти человека, которому было доподлинно известно, у кого находится завещание Юлека. Звали его Вюнш. Но где живет женщина, у которой якобы хранится завещание Юлека, он не знал. Надо выяснять…
И вот в начале июля 1945 года, в субботу вечером, вернувшись домой, я наконец нашла в почтовом ящике письмо: «…женщина, у которой есть для тебя завещание Юли, живет там-то, имя такое-то…»
В пять часов утра я была на ногах и отправилась в путь. Вскоре я уже звонила у калитки небольшого домика на Белой горе, неподалеку от Праги. Двери мне отворила молодая, очень приятная женщина. Я назвалась и сказала, что приехала получить завещание своего мужа. Она ввела меня в комнату. Открыла ящик шкафа, достала продолговатую жестянку, вытащила оттуда аккуратно сложенные листки бумаги и протянула мне. Я развернула их и пробежала глазами. «Почерк Юлека», – сразу узнала я. Меня била дрожь. Я осторожно спрятала драгоценные страницы в сумку.
– Как попали к вам эти листки?
Она сказала, что их ей переслал муж, который тоже был арестован. Он стал коридорным на Панкраце как раз в то время, когда там находился Юлек. Муж пересылал ей письма многих заключенных, а приносил эти письма надзиратель Гора. Письма от Юлека муж передал ей с Горой весной 1943 года.
– Где сейчас ваш муж? – спросила я.
– Он был казнен в тысяча девятьсот сорок четвертом…
Отважная женщина прятала эти листочки в жестянке в подвале, среди картошки. В случае обыска их никогда не нашли бы…