Репортаж с петлей на шее
Шрифт:
Пока Фучик писал, старый Пешек чаще всего занимал наблюдательный пост у дверей и внимательно прислушивался. Если я стукну ключом в дверь один раз, значит, Фучик может писать. Два – должен перестать или «я ухожу», «опасность», «идет эсэсовец». Каждый раз, когда Фучик исписывал один, самое большее два листка, я незаметно забирал их – мы не могли рисковать, оставляя их в камере, – и прятал в кладовке в конце коридора. Закончив работу, Фучик возвращал мне карандаш, и нас, всех троих, охватывало чувство радости: на сегодня все обошлось благополучно! Мы облегченно вздыхали. Когда у старого Пешека на глазах блестели слезы, я знал – Юла читал ему написанное… А потом мы высчитывали,
Иногда я передавал странички Колинскому прямо в здании тюрьмы, но большей частью, чтобы не привлекать внимания, выносил их через проходную и утром отдавал на улице, если мы шли вместе, или в трамвае. Где их Колинский прячет, я не знал, да и не хотел знать.
Невозможно описать, в каких опасных условиях писал Фучик. Однажды чуть было не стряслась беда. Эсэсовец Ганауэр прибежал на первый этаж и бросился к камере Фучика. Предупредить я не успел. Вижу: Ганауэр перед камерой остановился, быстро сунул ключ в дверь, распахнул, выругался по-немецки, запер дверь и метнулся к соседней камере… Здесь находился новый заключенный, и его надо было доставить на допрос.
Я побежал к двери, Ганауэр уже запирал камеру. Старый Пешек стоял у дверей белый как полотно, за ним Юла – без кровинки в лице. Я тоже был, наверное, хорош…
В мае 1943 года Фучика внезапно вызвали на допрос во дворец Печека и там объявили, что его дело будет разбираться в суде. Это означало, что вскоре Юла покинет Панкрац и его повезут в Германию. Надо было торопиться с работой, чтобы неожиданный отъезд не оставил ее неоконченной.
И действительно, в середине июня, числа точно не помню, пришел приказ о немедленной «переброске» Фучика с утренним транспортом. Я был дежурным, когда его послали в кладовую за вещами. Значит, через несколько часов он уедет.
У меня навсегда осталась в памяти эта последняя ночь… Ни Юла, ни Пешек не сомкнули глаз. В три часа ночи заключенных подняли: несколько минут на сборы и прощанье…
Юла быстро встал, достал кусок хлеба на дорогу, а снизу уже слышался крик: «Transport antreten!» note 24 Юлек и старый Пешек обнялись в последний раз… Дверь камеры была уже открыта, я погасил свет, проскользнул внутрь и пожал его руку…
…Раздалась команда: быстро вниз по лестнице, стать лицом к стене, ждать, когда выкрикнут твое имя и ответить: «Hier» note 25 . А потом: «Im Laufschrittmarsch!» note 26
Note24
На выход! (нем.)
Note25
Здесь (нем.)
Note26
Бегом, марш! (нем.)
Я смотрел вниз…
Фучик навсегда покидал Панкрац».
9 июня 1943 года Юлек тайно дописывает на Панкраце свой «Репортаж».
10 июня ранним утром гестапо увозит Юлека через Дрезден в Бауцен. В Дрезден транспорт прибыл в тот же день…
Вот что рассказывает об этом товарищ Мейнер из Пльзеня:
«В дрезденской пересыльной тюрьме нас было человек двадцать. 10 июня около трех часов дня привели еще шестерых.
Среди них был один, отличавшийся от остальных, бритых, черной бородкой.
Этот заключенный с бородкой вошел, остановился посреди камеры, его красивое лицо озарила улыбка, и громко спросил:
– Есть здесь чехи?
Я откликнулся.
– Ты откуда?
– Из Пльзеня.
– Я тоже из Пльзеня, но тебя не знаю, – сказал он мне.
– Я тоже тебя не знаю, – ответил я. Он представился:
– Меня зовут Юлиус Фучик.
Мы познакомились.
Разговаривая, Юлек сел и снял пальто. Он вез с собой кой-какую еду: когда коридорные на Панкраце, рассказал он, узнали, что его отправляет, они притащили ему все, что смогли достать. Продукты были рассованы по всем карманам. Он вынимал их из карманов и делил между нами…»
В дрезденской тюрьме Юлек провел ночь, а ранним утром 11 июня был перевезен в Бауцен. Запись в канцелярии гласит, что он прибыл туда в 8 часов 10 минут утра и записан в книге заключенных под номером 203/43.
Вот что писал о встрече с Юлеком в следственной тюрьме в Бауцене товарищ Станда писателю Петру Илемницкому (13.VI.1945):
«…В тот день, когда Юлек приехал в Бауцен – ты можешь верить мне, Петр, – на нас словно повеяло свежим ветром, к нам вернулась надежда, возвратилась жизнь. Это чувствовал не я один, а все мы, кто долгое время провел в одиночках. Теперь с нами человек, который подбодрит, вдохнет новую силу, теперь с нами тот, кто так необходим…
Я живо помню, очень живо – такие дни не забываются, – как его привезли.
Я не был с ним знаком и видеть его никогда не видел. Товарищи говорили, что он отпустил бороду.
В тот день его вывели вместе с нами на получасовую прогулку во двор. Он вышел – гордый, прямой, улыбающийся.
Я вспоминаю, как в дверях он остановился, огляделся, улыбнулся и помахал нам рукой. Повторяю, я не был с ним знаком, но сразу сказал себе: это Юлиус Фучик.
А его глаза – они всегда смеялись, улыбались, они давали нам новую силу к жизни. И он знал, что нужен нам.
…Я вспоминаю, как однажды на прогулке Юлек (стараясь быть незамеченным надзирателем) вдруг взмахнул руками, потом бессильно опустил их вниз и уронил голову на грудь. Напрасно я ломал голову: что он хочет сказать?
Во время бритья я постарался стать возле его камеры. Стучу. Он отвечает: «Орел пал» note 27 . Вот что означали его жесты!..
На мой вопрос, что его ждет, он спокойно ответил: «Петля».
Чем все для него кончилось, я не знаю, могу только предполагать. Надеюсь, Петр, ты мне о нем напишешь. Я знаю, что это был за человек, и горжусь тем, что разговаривал с ним. Вот и все о Юле. Думаю, ты поймешь меня, почувствуешь сам, какое впечатление он произвел на меня. Могу только добавить: жаль этого человека, человека чистого характера!»
Note26
Бегом, марш! (нем.)
19 августа 1943 года председатель сената нацистского суда Фрейслер вынес решение начать процесс против Юлиуса Фучика 25 августа 1943 года, в 9 часов утра, и приказал Фучика, Клецана и Лиду Плаху «доставить немедленно каждого в отдельности в Берлин».
24 августа Юлек был перевезен в тюрьму Моабит.
…Сохранившиеся документы свидетельствуют, что нацистский суд вынес свой приговор 25 августа 1943 года в 12.05 минут. Процесс продолжался три часа пять минут.
Сухая запись не дает представления о том, как вершился суд. К счастью, остался живой свидетель: Лидушка Плаха.