Репортаж с петлей на шее
Шрифт:
Пани Скоржепова – так ее звали – показала мне письмо от мужа, которое ей принес Гора одновременно с завещанием Юлека. В письме было сказано: «Дорогая, не нам одним судьба нанесла жестокий удар. Хочу рассказать тебе лишь об одном из многих моих добрых друзей, писателе Юлиусе Фучике… Я пересылаю с Панкраца часть его дневника, ту, которая посвящена жене, это его завещание. Пожалуйста, прочитай и спрячь эти несколько страниц как можно лучше – они бесценны…»
Я простилась с пани Скоржеповой. Стояло великолепное летнее утро. Кругом зеленели поля, я присела на межу и стала снова и снова перелистывать пронумерованные Юлеком страницы: 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84. В левом углу каждого
В начале июля 1945 года Колинский передал мне еще 158 страниц из рукописи Юлека. На первой было написано:
Репортаж с петлей на шее – ЮФ –
Тюрьма Панкрац Весна 1943
Я дополнила рукопись семью листками, взятыми у пани Скоржеповой, и все-таки она оставалась неполной. Не хватало 91-й страницы. Я разыскивала ее, но тщетно. А «Репортаж с петлей на шее» уже был сдан в набор. Первое издание вышло в октябре 1945 года без 91-й страницы. Второе издание – тоже.
Весной 1946 года я рассказывала о жизни и гибели Юлека на собрании молодежи одного из районов Праги. После собрания ко мне подошла девочка лет пятнадцати и сказала:
– Товарищ Фучикова, мне очень стыдно!
– Почему? – удивленно спросила я.
Вот что она рассказала мне.
Весной 1945 года, после освобождения, она была в гостях у Заводских в Гумпольце. В этой семье во время оккупации хранились записки Элиуса Фучика. Девочка оказалась в доме как раз в тот момент, когда к принесли из потайного места и разложили на столе. Она взяла несколько страниц, стала читать, увлеклась, но в это время ее позвали домой. Одну страницу она дочитать не успела, второпях взяла с собой сунула в книгу. Эту книгу позже она кому-то одолжила. Прошло время, девочка спохватилась, стала искать непрочитанную страничку, но кому дала книгу, вспомнить не могла. Лишь недавно книжку ей вернули вместе с забытым там листком. Она возвращает его мне, и ей очень стыдно!
Это была та самая разыскиваемая мной 91-я страница из рукописи Юлека, которую я считала навсегда исчезнувшей.
Третье и последующие издания «Репортажа с петлей на шее» вышли уже полными.
СВИДЕТЕЛЬСТВА О ВОЗНИКНОВЕНИИ «РЕПОРТАЖА С ПЕТЛЕЙ НА ШЕЕ»
Юлиус Фучик долгое время не доверял мне, Я давно предлагал ему бумагу и карандаш. Но он сначала, как видно, должен был хорошенько проверить меня. Однажды он сказал: «Ну, Колинский, начнем-ка писать. Теперь только от вас зависит, чтобы это никому не попало в руки. Вы знаете, что мне уже больше ничего не грозит, а вам в случае чего обеспечена петля».
Я ответил: «Не бойтесь, об этом никто узнать не должен и не узнает».
Я приходил на дежурство и, улучив минутку, заносил ему в камеру бумагу и карандаш. Каждый раз по нескольку листков. Он все это прятал в свой соломенный тюфяк. После обхода каждого крыла – а их было три, переход от «глазка» к «глазку» занимает минут двадцать – я останавливался у камеры 267, в которой сидел Фучик, стучал в дверь и тихо говорил: «Можете продолжать!» И он знал, что может писать дальше. Пока Фучик писал, я прохаживался возле камеры и охранял его. Если меня снизу, из коридора, вызывали, я стучал в его дверь два раза. Ему приходилось часто прерывать работу, прятать ее в тюфяк, а потом доставать снова. Писать он мог только в дни моих дежурств. Случалось, напишет странички две, и все. И стучит мне в дверь: не могу, нет настроения.
Иногда – это бывало по воскресеньям, когда в тюрьме поспокойней, если вообще про эту тюрьму так можно сказать, – он писал и по семь страниц. А иногда постучит и просит отточить карандаш. А бывали дни, когда Фучик вовсе не мог писать, грустил. Значит, он узнал о гибели кого-нибудь из друзей…
Перестав писать, Юлек стучал и отдавал мне исписанные листки и карандаш. Его работу я прятал в самой тюрьме, в туалете, за трубой резервуара с водой. У себя я никогда ничего не держал. Не держал и писем, которые через меня посылали заключенные своим родным.
Вечером, когда уходил домой, я прятал исписанные листки за подкладку портфеля, на тот случай, если портфель захотят осмотреть. Портфель я держал уже открытым, а крышку придерживал рукой, так что никто ничего не замечал. Несколько раз Фучик отдавал исписанные страницы надзирателю Ярославу Горе.
Часть рукописи я некоторое время хранил у своей родственницы. Позже я познакомился с Иржиной Заводской и стал передавать записки Фучика ей, а она увозила их в Гумпольц к своим родителям…
Я разыскала и бывшего надзирателя Ярослава Гору, он прослужил в гестаповской тюрьме на Панкраце всего-навсего десять месяцев – с февраля по декабрь 1943 года. За то, что он помогал заключенным, его схватили и бросили в концлагерь.
…Вот что рассказал Гора о возникновении «Репортажа с петлей на шее»:
«С Колинским мы работали в тюрьме на Панкраце в одном коридоре и во всем помогали друг другу. Но вскоре наша дружба показалась эсэсовцам подозрительной. Кто-то из них донес о нас начальнику Соппе.
Это случилось в начале апреля 1943 года, Соппа увидел нас вместе. Он вызвал к себе Колинского и начал по-немецки кричать на него, затем вызвал меня и тоже по-немецки что-то кричал, но я его не понимал, так как языка не знаю, я думал о своем, а о чем – это уж мое дело, этого и ему тоже не понять…
Колинского перевели этажом выше – на второй этаж. Но нам это не помешало.
Сразу же после инцидента с Соппой Колинский сказал мне, что Фучик, камера которого была на первом этаже, что-то пишет, я должен давать ему в камеру бумагу и карандаш и смотреть, чтобы кто-нибудь не застал его. Тогда, в апреле 1943 года, я не знал еще, о чем идет речь, ведь многие заключенные в панкрацской тюрьме хотели написать о себе, о своем деле, некоторые слагали стихи… Но Фучик, сказал мне Колинский, дело другое – он не просто частное лицо, а журналист и писатель. Мы с Колинским договорились, что исписанные листки он спрячет и после освобождения кому-нибудь передаст. Фучик очень обрадовался, когда я сказал ему об этом. «Карандаш» и «бумага», – говорил он, – два волшебных слова! Об этом я мог только мечтать, и вот они стали явью!»
А потом все пошло как по маслу. Я приносил ему карандаш, вернее, огрызок карандаша, а иногда это был лишь кусочек грифеля. Писал он на обрезках бумаги, попадавших в тюрьму откуда-то с бумажной фабрики. Оставалось только соблюдать осторожность, чтобы кто-нибудь не застиг Фучика за работой. Я дежурил теперь большей частью с немцем Ганауэром и быстро сообразил, что перехитрить его не составит большошого труда, я всегда сумею вовремя предупредить Фучика, если будет грозить опасность.
Фучик для маскировки стелил на стол простыню, будто это была скатерть. Он сидел за столом спиной к дверям, простыня откинута, на голом столе листок бумаги. Если бы в камеру неожиданно вошел эсэсовец, Фучик должен был быстро прикрыть свою работу простыней.